Петр Щедровицкий
Онтология Мыследеятельности как Общественный идеал. Часть I
Выступление на конференции, посвященной 40-летию Организационно-деятельностных игр 08.11.2019.
Оглавление
Часть I
- Из чего состоит метод Организационно-деятельностных игр?
- Появлению схемы Мыследеятельности предшествовал сложный период эволюции общих установок и направленности исследований ММК
- История развития представлений о коммуникации в 1920–1960-е годы
- Первый круг вопросов: отношение между коммуникацией и действием
- Второй круг вопросов: отношение между коммуникацией и мышлением
- Различение «мышления» и «рефлексии»
Часть II
- Кейс: восстановление полной структуры Организационно-деятельностной игры
- Историческое отступление: эксперименты Пиаже
- Проблема социализации vs формирование обратимости коммуникативного поля: эксперименты В.А. Недоспасовой
- Исследования В.В. Рубцова: связь между позиционированием в игре и преодолением различного рода центраций
- Как возможно образование и удержание общественной связанности?
- Субъектность появляется только в результате интерсубъективного взаимодействия
- Щедровицкий и Хабермас актуализировали связь между философской схематизацией актов коммуникации и проблемой формирования дискурсивной общественности
- Организационно-деятельностная игра как механизм развития
Из чего состоит метод Организационно-деятельностных игр?
Те, кто знаком с многочисленными докладами Г.П. Щедровицкого, посвященными реконструкции «малой» истории Московского методологического кружка (ММК), знают, что учитель (основатель кружка) любил этот жанр и часто использовал его не только для вовлечения неофитов, но и для смены рамок устоявшихся интерпретаций основных направлений исследований и результатов разработок.
Этот подход он использовал в начале 80-х годов для интерпретации источников конструирования метода организационно-деятельностных игр(ОДИ).
Напомню, что в известной статье «Организационно-деятельностная игра как новая форма организации и метод развития коллективной мыследеятельности» (опубликованной в соавторстве с С.И. Котельниковым) Георгий Петрович пишет:
Первой базовой компонентой являются определенные методологические концепции, которые сами прошли в своем развитии три основных этапа:
- разработки основ содержательно-генетической эпистемологии (логики) и теории мышления;
- этап деятельностного подхода и общей теории деятельности;
- и, наконец, этап формирования СМД-подхода (системомыследеятельностного) с одновременным переносом центра тяжести теоретических исследований и разработок на общую структуру методологии и ее основные единицы — подходы.
Второй базовой компонентой ОДИ, по мнению Георгия Петровича, была практика проведения полидисциплинарных комплексных методологических семинаров, сложившаяся к 1955 г. и получившая широкое распространение в первой половине 60-х годов. Уже к концу 1962 г. в ходе дискуссий,
- с одной стороны, по поводу проблем рефлексии,
- с другой — по поводу проблем взаимоотношений организатора и руководителя работ с коллективом,
- с третьей стороны, по поводу организации полипредметного мышления и соответственно этому — по поводу методов и техник синтеза, конфигурирования и соорганизации разнопредметных знаний,
эта практика методологической работы стала осмысливаться в идее ИМИ (имитационных игр). При этом собственно методологическая проблематика постоянно формировалась как рефлексивное отражение практики идущих в это время методологических семинаров.
Параллельно с этим на базе НИИ дошкольного воспитания АПН РСФСР с 1961 г. проводились общеметодологические, социокультурные и психолого-педагогические исследования игр детей, и это дало третью,очень важную компоненту Организационно-деятельностной игры.
В схеме (рис. 1) я позволил себе поменять порядок описания этих трех составных частей, считая, что до исследования детских игр практика методологических семинаров не могла быть осмыслена как игра.
Дальше Георгий Петрович делает несколько неожиданный ход, смысл которого, на мой взгляд, может быть понят только после введения ряда дополнительных комментариев, которым собственно и будет посвящен мой доклад. Пока ограничимся большой цитатой:
К концу 60-х и началу 70-х годов сложилось уже совершенно отчетливое понимание того, что методология — это не просто учение о средствах и методах нашего мышления (М) и деятельности, а форма организации и в этом смысле «рамка» всей мыследеятельности (МД) и жизнедеятельности людей, что методологию нельзя передавать как знание или набор инструментов от одного человека к другому, а можно лишь выращивать, включая людей в новую для них сферу методологической Мыследеятельности и обеспечивая им там полную и целостную жизнедеятельность. В этой связи, естественно, встал вопрос о тех формах практической организации МД, в которых коллективное методологическое Мышление могло бы выращиваться не только в узких и эзотерических группах методологов, но и в значительно более широких по своему составу группах профессионалов и специалистов.
Эти размышления подкреплялись и стимулировались установками на поиск эффективных форм организации комплексных и системных исследований и разработок, которые могли бы обеспечить решение важнейших народнохозяйственных проблем и задач. Чисто теоретический поиск этих форм продолжался примерно до 1976 г.
Весь этот долгий период с 1952 по 1976 г. можно считать первым, инкубационным, периодом становления организационно-деятельностных игр.
Второй период — по сути своей он был переходным — охватывает сравнительно короткое время: с конца 1976 г. по июль 1979 г. В работах, начатых совместно с Д.А. Аросьевым и В.И. Астаховым, была сделана попытка включить средства, методы и организационные формы, созданные в ходе имитационных игр (ИМИ), в контекст и в систему учебных деловых игр (далее — УДИ), которые мы проводили с коллективами спортивных тренеров, работавших в центрах олимпийской подготовки, и в результате этого появились очень своеобразные гибридные игры, соединившие в себе свойства УДИ и свойства ИМИ. На этом опыте мы поняли также, что тренеров высокого класса надо не обучать, а непрерывно развивать, и необходимая для этого организационная форма должна походить, скорее, на форму Имитационных, нежели Учебных деловых игр.
К весне 1979 г. сложилась уже прямая и предельно конкретизированная установка на выработку новой формы игр, которая могла бы обеспечить разрешение сложных народнохозяйственных и социокультурных проблем, достигала полного жизненного включения участников в процесс мыслительной работы, развивала их и, следовательно, была бы достаточно близка к организационным формам ИМИ, но вместе с тем придала бы им более (открытую) и деятельно-практическую форму. 1
1. Г.П. Щедровицкий, С.И. Котельников. Организационно-деятельностная игра как новая форма организации и метод развития коллективной мыследеятельности // Нововведения в организациях. Труды семинара ВНИИ системных исследований. М., 1983 [также в «Вопросы психологии». 1985, № 3.; Г.П. Щедровицкий. Избранные труды. М., 1995; также в «Социальные конфликты: экспертиза, прогнозирование, технологии разрешения. Вып.21: СМД методология в конфликтологии. М.: УРСС, 2004]
Появлению схемы Мыследеятельности предшествовал сложный период эволюции общих установок и направленности исследований ММК.
Спустя 40 лет я бы несколько изменил акценты исторической реконструкции. Основанием, на которое я буду опираться, выступает общее представление о МД, зафиксированное в схеме Мыследеятельности (МД), введенное в 1979-1980 годах в ходе первых ОДИ и их рефлексии.
Напомню, что в схеме есть два основных измерения — горизонтальное и вертикальное.
Схема мыследеятельности (рис.2)2 различает:
- Во-первых, двух (равноправных) участников Мыследеятельности (МД), закрепляя тем самым статус принципиальной интерсубъективности и коллективности МД.
- Во-вторых, пять базовых процессов, утверждая принципиальную несводимость друг к другу мыследействия, рефлексии, мысли-коммуникации, понимания и чистого мышления.
- В-третьих, три уровня МД, а вместе с тем три разных «мышления».
2. Г.П. Щедровицкий. Схема мыследеятельности – системно-структурное строение, смысл и содержание // Системные исследования. Методологические проблемы. Ежегодник 1986. М., 1987
С точки зрения этой схемы, любой объект Мыследеятельности необходимо рассматривать в контекстах его порождения и употребления в Мыследеятельности.
Появлению схемы Мыследеятельности предшествовал сложный период эволюции общих установок и направленности исследований ММК.
С сегодняшней точки зрения я бы хотел выделить в нем три ключевых момента:
Во-первых, в исследованиях середины 60-х годов было введено разделение процессов «мышления» и «понимания».
Во-вторых, в работах конца 60-х — начала 70-х годов было введено новое представление о «рефлексии» как эффекте смены позиций.
В-третьих, в середине 70-х было развернуто представление об актах коммуникации.
История развития представлений о коммуникации в 1920–1960-е годы
Прежде чем разобрать эти подходы чуть подробнее, сделаем небольшое историко-культурное отступление.
Интерес к процессам «коммуникации» можно считать отличительной чертой философии и социальных наук начала ХХ века. Первые модели (схемы) процессов коммуникации появляются во второй четверти ХХ века.
Карл Бюлер в «Теории языка» пишет:
«Феномен речи… постоянно возникает и в ходе взаимодействия между Я и ТЫ или в объединении МЫ, где это бывает совершенно регулярно».
«… (мы) хотим найти модель полного конкретного речевого события в совокупности с жизненными обстоятельствами, в которых оно встречается до некоторой степени регулярно. Я думаю, что высказанная Платоном в диалоге «Кратил» мысль о том, что язык есть organum, служащий для того, чтобы один человек мог сообщить другому нечто о вещи (Ding), удачно схватывает суть дела.
В том, что такие сообщения имеют место, нет никаких сомнений, и их привилегированное положение связано с тем, что все другие или большинство других случаев можно добыть из данного основного путем редукции…». 3
3. Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция языка. — М.: Прогресс, 1993
Вместе с тем схематизация, введенная Бюлером, во многом как парафраз известных рассуждений Аристотеля, в ходе дельнейшей работы требовала ответа на несколько ключевых вопросов.
Не претендуя в данном контексте на полноту их перечисления, я хочу указать на две группы вопросов, которые становятся предметом размышления в следующий период анализа процессов коммуникации.
Первый круг вопросов: отношение между коммуникацией и действием
Как вы хорошо знаете, Джон Остин в лекциях «Как производить действия с помощью слов» (How to do things with words, 1955) говорит о том, что частым заблуждением является мысль, что «утверждение» может только «описывать» ситуацию или утверждать что-то о факте, который обязательно должен быть истинным или ложным. В обыденной речи язык используется как инструмент для совершения различных действий: приветствие, извинение, отдача приказов, обещание и т. д.
Для описания этого отношения Остин использовал понятие «перформатив».
«Термин «перформатив»… производно от «perform» (представлять, осуществлять, исполнять): оно указывает на то, что произнесение высказывания означает совершение действия, и в данном случае неверно думать, что имеет место простое произнесение слов… чем больше мы рассматриваем утверждение не как предложение (или высказывание), а как речевой акт, тем в большей мере мы в целом склонны изучать утверждение как действие». 4
4. Остин. Избранное. Как производить действия при помощи слов. Смысл и сенсибилии. Издательство: М.: Дом интеллектуальной книги; 1999
Второй круг вопросов: отношение между коммуникацией и мышлением
У нас нет возможности сейчас подробно реконструировать все перипетии этой дискуссии ХХ века. Мы позволим себе лишь одну ссылку на работы Апеля.
В «Трансформации философии» (1973) Карл-Отто Апель критикует подход античной философии к разотождествлению мышления и языка, а также подход Витгенштейна к сведению мышления к языку.
«Логическая значимость аргументов <возникающих в коммуникации>, — утверждает Апель, — не может быть доказана, если в принципе не предполагается сообщество мыслителей, способных к интерсубъективному взаимопониманию и формированию консенсуса.
Даже фактически одинокий мыслитель в состоянии объяснить и доказать свою аргументацию лишь постольку, поскольку он может в критическом разговоре «души с самой собой» (Платон) интериоризировать диалог потенциального аргументационного сообщества.
Тут проясняется, что значимость мышления в одиночестве принципиально зависит от оправдания языковых высказываний в актуальном аргументационном сообществе. Тот, кто «только один», не может ни следовать правилу, ни в рамках некоего «приватного языка» наделять свое мышление значимостью; более того, все эти процессы принципиально публичны». 5
5. Апель К.-О. Трансформация философии. М., 2001
Ясно, что одной из институциональных форм существования подобных интеллектуальных сообществ являются «кружки» разного рода (включая Московский методологический), практикующие определенный тип языковых игр, о которых говорит Георгий Петрович, анализируя источники конструирования метода Организационно-деятельностных игр.
Вопрос о мышлении для Московского методологического кружка (ММК) был первичным. Быстро стало очевидно, что, используя одно и то же слово «мышление», философия и социальные науки подразумевают совершенно разные, сильно отличающиеся друг от друга феномены.
В ММК «мышление» в соответствии с базовыми гипотезами периода 90-х рассматривалось и описывалось сквозь призму структурных представлений о знаниях, описываемых в схемах замещения в виде последовательностей мыслительных процедур и операций.
Однако в ходе исследования процессов решения детьми арифметических задач было нащупано одно из первых различений — «мышления» и «понимания». И был обнаружен феномен «непонимания».
Вот как об этом говорит сам Георгий Петрович в 1992 году:
«При этом мы обнаружили удивительный факт, который для меня был неожиданным, поскольку расходился с исходной гипотезой. Когда учитель зачитывал условия задачи, то одни дети действительно приступали к работе и осуществляли какие-то действия (которые мы стремились выявить и записать), а другие ничего не делали, продолжали таращиться и крутиться, деятельность не наступала. Когда их спрашивали, в чем дело, они отвечали: «Мы не поняли». Мы прежде всего сталкиваемся с феноменальными проявления не понимания, а непонимания, и эти моменты можно очень четко разделить: тот, кто понял, приступает к работе, тот, кто не понял, сидит и глазеет по сторонам».6
6. Г.П. Щедровицкий и др. «Герменевтика»: проблемы исследования понимания. Проблемный семинар / Вопросы методологии, № 1-2, 1992
Как вы помните, само исследование проводилось на материале решения так называемых «косвенных задач». Эксперименты показывали, что дети, успешно решая прямую задачу, гораздо чаще испытывают сложности с решением обратной, что позволяет говорить о том, что способ решения задач не может быть сведен к совокупности операций счета. Для решения задачи ученик должен сначала понять ее условия, выбрать/построить способ решения, должен уметь связать текст условий как с описанной в задаче ситуацией, так и с мыслительными приемами решения подобного типа задач, включая категориальные схемы.
Другими словами, понимание означает «видение» связей между элементами задачи и практической ситуацией, достаточное для нахождения способа ее решения.
Позже Георгий Петрович скажет, что «понимание шире мышления» и что «понимание» является основным фоновым процессом в мыследеятельности.
Различение «мышления» и «рефлексии»
Напомню вам, что «рефлексия» в распространенных философских концепциях выступала в качестве механизма работы cознания и осознания, описываемого обычно в терминах «поворота сознания» на самого себя. Так рассуждали не только Декарт и Локк, но во многом и Гуссерль, несмотря на его установку преодоления «психологизма».
В эмпирических исследованиях текстов, содержащих выражение процессов решения сложных проблем и задач, с которых начал свою работу Московский методологический кружок, рефлексия первоначально рассматривалась как механизм развертывания рассуждения, который как бы противостоял формальным (прежде всего логическим) правилам, регулирующим организацию этого рассуждения. Все, что не вписывалось в эти формальные правила, операции и процедуры, но объективно присутствовало в эмпирическом опыте рассуждения/мышления, рассматривалось как результат работы рефлексии.
На материале текстов исследователи постоянно наталкивались на подобные «темные места», в которых один тип рассуждения (изложения) вдруг прерывался и оно «неожиданно» меняло свою логику, характер аргументации или тип используемых процедур.
Вокруг интерпретации этих переходов или скачков рассуждения несколько лет велись существенные споры, которые в дальнейшем привели к появлению двух разных трактовок природы «рефлексии». Одну из них развивал Владимир Лефевр в своих моделях рефлективных игр, а вторую Георгий Петрович. Несмотря на радикальное отличие этих трактовок, важно отметить, что Лефевр в этих дискуссиях настаивал на том, что происхождение рефлексии может быть понято только из отношений коммуникации.
Георгий Петрович в этом споре занимал последовательно антиконсциенциалистскую позицию. Следовательно, нужно было объяснить феномен «рефлексии», не прибегая к тем или иным процессам в сознании и моделям сознания, и он нашел изящное решение.
Во-первых, он постулировал, что эффект «рефлексии» может быть объяснен как результат смены одних мыслительных средств на другие. Для углубления этого тезиса Георгий Петрович приписал эти различные средства разным позициям в Мыследеятельности, и тогда рефлексия оказывалась результатом смены позиций.
Во-вторых, он предположил, что в коллективной Мыследеятельности подобный механизм рефлексии позволяет всем индивидам, включенным в общую ситуацию коммуникации, несмотря на различие их позиций (или, точнее говоря, благодаря этому различию и субъективации его всеми участниками), сохранять установку на восстановление и удержание одного и того же смыслового поля, и прежде всего ядра этого поля — объективированного смысла, объекта или онтологии.
В дальнейшем этот пункт имел кардинальное значение как для дальнейшего развертывания проекта создания так называемого «методологического мышления», так и для конструирования метода Организационно-деятельностных игр.
Ситуация непонимания, описанная в предыдущем примере, ведет к остановке реализации способа действия или, точнее, к невозможности «включить» адекватный ситуации способ решения. Вместе с тем иногда мы наблюдаем своего рода «скачок», переход к использованию категорий или понятий более высокого или просто иного уровня, который перезапускает понимание через рефлексию или, точнее, через использование тех или иных средств Мышления в рефлексивной функции по отношению к предшествующим процессам решения задачи. Карл Бюлер когда-то назвал этот феномен «ага-эффектом».
В докладе на III симпозиуме по проблемам искусственного интеллекта Георгий Петрович так вводит представление о рефлексии:
«Характеризуя нечто как рефлексию, мы тем самым характеризуем, во-первых, происхождение его, а во-вторых, его место относительно прошлой деятельности, мы задаем… двуслойную организацию деятельности, …когда второй слой… как бы «охватывает» первый. Второй слой — при наличии соответствующих средств мышления или специального процесса их разработки, может быть охарактеризован как деятельность или мышление, вырастающее из другой деятельности и одновременно как новая целостность, охватывающая исходную деятельность и превращающая ее в свою часть и в свой функциональный элемент…».
Отношение между «рефлексией» и «мышлением» становится важнейшим фокусом рассмотрения в Московском методологическом кружке.
«Мышление осуществляется на пересечении нескольких разных процессов и соответственно этому имеет несколько разных независимых друг от друга источников.
- Мышление становится из рефлексии; и эту связь надо рассматривать как в плане генезиса мышления в целом, так и в плане осуществления каждого конкретного акта мысли.
- Каждый акт и каждый процесс мышления представляет собой реализацию определенного набора мыслительных средств и норм, зафиксированных в культуре.
- Те средства и нормы, которые мы реализуем в каждом процессе мысли, должны соответствовать тем рефлексивным функциям, которые задают и определяют место данного процесса мысли внутри деятельности».7
7. Г.П. Щедровицкий. Понимание, рефлексия и мышление. Доклад на III симпозиуме по проблемам искусственного интеллекта, 1977