Петр Щедровицкий
К вопросу о формировании психологии личности на Западе
Щедровицкий П.Г. К вопросу о формировании психологии личности на Западе // Философско-методологические проблемы социально-гуманитарного познания. М., 1983. С. 63-68.
1 Современная «психология личности» представляет собой сложный комплекс исследовательских концепций и «схем», диагностических методик и типологических описаний, технических подходов и проектов, конкретно-практических ситуаций воздействия на человека. Это, в частности, означает, что в плане функционирования (в синхронии) мы должны трактовать ее как популятивное, а не системное целое (в плане истории и развития «психологии личности» мы имеем дело с полигенезом). Нет необходимости искать единые механизмы и единые законы функционирования и развития этого целого; нужно выделять и прослеживать множество процессов исторической трансформации деятельности, мышления, знаний, средств и методов, включая вместе с тем взаимосвязи и рефлексивные отображения их друг на друга. При этом каждый из этих процессов имеет свое «время», свою логику. Порой они переплетаются и смыкаются, порой – расходятся, теряя все точки общности. Однако, признавая реальную сложность и неоднозначность исторического развития «психологии личности», мы можем все же выделить основной, конституирующий становление и развитие этой области процесс, вокруг которого потом «наслаивались» и «наворачивались» другие вторичные процессы и образования. Таким ядерным процессом мы считаем взаимодействие между широкими областями общественной практики (такими, как педагогика, медицина, организация и управление), с включенными в них психотехниками (педагогической психотехникой, психоанализом, психотерапией, профотбором, психотехникой труда) и научными теоретическими представлениями и знаниями – иными словами, между психо-техникой и психо-логией.
2 Исходными и базовыми при этом являются дискретные ситуации практического, технического, преобразующего, шире – искусственного отношения к человеку, возникающие в разное время и при разном наборе действующих факторов. Постепенно вокруг них возникают и складываются новые структуры мышления и деятельности, находящиеся в рефлексивном отношении к исходной ситуации – отсутствие (или необходимость до-определения) представлений о целях и результатах заставляет разворачивать деятельность по проектированию образцов продукта («нормальный», «обученный», профессионально-пригодный человек). Недостаток средств и методов построения действий будет восполняться за счет развития методической работы. На следующем этапе развития и усложнения систем деятельности ставится вопрос об объекте и необходимости особого его представления: так возникают технические исследования (техническая наука), диагностика и собственно научные исследования. Однако в дальнейшем все эти «компенсаторные» структуры мышления и деятельности, сформировавшиеся под жестким гнетом практических и технических задач, могут отделяться и автономизироваться. Исследование начинает разворачиваться в своей естественной идеологии, безотносительно к возможностям и путям развития техники и технических знаний; сама практика выступает как переменная: происходит обобщение, экспансия, перенос результатов на другие сферы и службы. Диагностика, используя типологические представления, превращается в самостоятельную область псевдоисследований. Методика перестает ориентироваться на фиксацию уже совершенного действия; она все более ориентируется на анализ возможного, что, в свою очередь, требует включения в нее научных исследований и идеальной практики. Что касается базовых технических и практических структур мышления и деятельности, то они своими средствами выращивают новые исследовательские и диагностические «машины» взамен отделившихся.
3 Таким образом, возникают, сосуществуют и параллельно разворачиваются психотехники, психометодики, психодиагностики и психологии разной сложности, разного типа и уровня организации. Вместе с тем уже в конце ХIХ – начале ХХ века было осознано, что традиционные представления о «психике», психических явлениях и функциях не могут использоваться в сложившихся к тому времени психотехниках и, тем более, не могут обеспечить им необходимое развитие. Психология вырвалась за границы психики, и в рамках широкого движения по построению новой теории для техники (или того, что Ф. Гизе в 1922 году назвал «синтетической картиной психотехнической данности»*) наметился переход на позиции анализа и учета человеческого фактора как такового, понимания и предсказания поступков и действий людей.
Giese F. Psychologie und Psychotechnik. Dessau, 1922 [Ф. Гизе. Психология и психотехника. Л.: Современник, 1926].
При этом различные группы психотехник, методик и исследовательских концепций как бы «стягивались», объединялись вокруг сложных феноменально-онтических представлений (которые можно бы было назвать «обыденными» предметами): поведения, человека, личности. Однако как таковое представление о «личности» не могло решить задачи связи и соорганизации тех множественных деятельных подсистем, которые входили в сферу психологии. Оно должно было быть дополнено особыми моделями личности, которые бы выступили в качестве стержня, связывающего и замыкающего различные типы психологической (в широком смысле) работы и, тем самым, как средства содержательной организации. Модель является тем необходимым семиотическим образованием, которое обеспечивает перенос знаний и представлений из одной ситуации в другую, из одной плоскости мышления и деятельности в другую: в рамках техники она служит средством фиксации предмета действия и может, в то же время, разворачиваться в слое собственно теоретической и онтологической работы.
Обращаясь с этой точки зрения к истории «психологии личности», мы можем выделить тот этап, на котором сложился ряд такого рода моделей личности, – это 30-е годы ХХ века (культурная личность Р. Бенедикт, ролевая личность Дж. Г. Мида, ситуационная личность Я. Л. Морено, динамическая личность К. Левина, статусная личность Р. Линтона, нейропсиходинамическая личность Г. Олпорта, невротическая личность К. Хорни и ряд других). И, по сути дела, только такого рода модели (или модельный подход) делают возможными интерпретацию феноменальных и эмпирических наблюдений, описание и объяснение искусственно-технической и исследовательской действительности, а вслед за этим могут быть положены в основание естественно-научной теории личности*.
С этой точки зрения, ни у Джеймса и Липпса, ни у Фрейда и Лазурского не было теории личности, хотя и существовали определенные представления о «личности». Анализ характерологических моделей (Лазурский, Кречмер, Робек) в отличие от модели Г. Олпорта (1937 г.) требует особого обсуждения.
4 При этом, организуя разработку моделей личности, разворачиваясь параллельно и на базе этих моделей, конституировался понятийный аппарат «психологии личности». Складывающиеся и создаваемые понятия отражали, свертывали в себе наличную мыследеятельную и социокультурную ситуацию – они как бы совмещали искусственно-техническую и естественно-теоретическую точки зрения и соответствующие планы понимающего и операционального употребления. Другими словами, базовые понятия «психологии личности» («мотив», «потребность», «установка», «агрессия», «защита» и т. д.) формировались или адаптировались в психологии под воздействием образцов научности, заимствованных из естественных наук, которые предполагали причинное и законосообразное объяснение человеческих проявлений и поведения, с одной стороны, и реальной практики преобразования, взаимодействия и понимания человека, которая с очевидностью демонстрировала неповторимый, ситуационный и сознательный характер этих проявлений и этого поведения – с другой. Получаемая в результате конструкция понятия позволяла интерпретировать его как в искусственной, телеологической, актуалистической «парадигме» через идею цели, так и в естественной, каузальной, объективирующей – через идею причины. За счет этого решалась задача рефлексивно-понимающего схватывания гетерогенной действительности «психологии личности» в ее технической и исследовательской отнесенности.
5 Однако в последнее время все более усиливается критика таким образом сконструированных понятий: прежде всего со стороны феноменологических направлений в психологии и социологии, интеракционизма, этнометодологии. Одна из линий критики связана с проблематизацией «схем» непосредственной детерминации: мы сегодня хорошо понимаем, что причиной в социальных науках является не отдельное явление, а целая область явлений, взятых в их системных связях. Вместе с тем связь между замыслом, мнением, проектом и действием – не причинная; это связь реализации, которая должна трактоваться в других схемах*.
Так уже анализ простого продуктивного действия показывает, что оно «детерминировано» не столько наличной ситуацией, сколько целью этого действия, то есть образом желаемого будущего (что хорошо понимал еще Аристотель, обсуждавший в связи с человеческим действием идею телеологической причинности). Однако конкретный ход выполнения действия не в меньшей степени зависит от известных человеку способов достижения целей такого рода и доступных ему орудий. В то же время выбор определенного способа и возможность использования орудий во многом определяются тем, как человек видит и понимает ситуацию (что он в состоянии в ней заметить) и его наличными способностями. Если учесть при этом, что рассмотренное действие и осуществляющий его человек включены в различные системы кооперации и коммуникации, в которых складываются и трансформируются цели, создаются новые способы, усваиваются стереотипы восприятия ситуации и т. д., то невозможность анализа этой систем в рамках категории причинно-следственных отношений становится очевидной. В общем виде эта система взаимозависимых организованностей человеческого действия была представлена участниками ММК в «схеме акта деятельности» (см., в частности, [Щедровицкий Г. П. Исходные представления и категориальные средства теории деятельности // Разработка и внедрение автоматизированных систем в проектировании (теория и методология). М.: Стройиздат, 1975. С. 72–161]). Эти схемы были развиты в нашей статье [Щедровицкий П. Г. Активные формы обучения и содержание образования (От педагогики интереса к педагогике активности) // П. Г. Щедровицкий. Очерки по философии образования (статьи и лекции). Москва, 1993. С. 34–76.], где различены два уровня существования акта деятельности – акт деятельности в его реализации, как он обсуждался в работах ММК 60-х годов, и акт деятельности, существующий в замысливании как еще неструктурированной смысловой сфере будущего действия.
Другой принципиальный упрек состоит в том, что многие традиционные понятия скорее напоминают представления здравого смысла, чем научные понятия. Так апелляция к «мотивации» и «мотивам» служит обыденным правилом объяснения действия через приписывание ему ориентации в контексте интерсубъективного взаимодействия*.
Хекхаузен Х. [1986] Мотивация и деятельность. Т. 1. М.: Педагогика, 1986 (Глава 1).
Проявляя повышенный интерес к анализу «жизненного мира», обыденных форм интерпретации поведения, «фоновых ожиданий», процессам понимания и осмысления социального мира и конституированию значений в ходе актуального взаимодействия, а вместе с тем к процессам рефлексии, в которых и за счет которых совершается это конституирование, – современная психология и социальная психология вынуждена, таким образом, отказываться от имеющихся понятий. И дело здесь не столько в том, что эти понятия больше «не работают», сколько в том, что создаваемая модель рефлектирующего человека несовместима с понятиями, построенными по схеме механистически понимаемой каузальной интерпретации целенаправленного поведения.