Петр Щедровицкий
Птица Феникс
Щедровицкий П.Г. Птица Феникс // Материалы к программе разработки «Технологий мышления». Выпуск 3. М.: Буки Веди, 2021. С. 72-99.
Установочный доклад на пятой игре («Организационная машина») из серии игр по проблематике технологизации мышления деловой сети «Школа культурной политики».
Сегодняшнее выступление будет продолжением моих новых размышлений об основаниях мыследеятельностного подхода, которые я веду по крайней мере с 2012 года (я имею в виду доклады на методологических школах), хотя часть акцентов навеяна рефлексией курса лекций, который я прочитал в ноябре – декабре прошлого года на базе института образования ВШЭ1.
- Курс лекций «Продуктивное действие в образовании» в Институте образования НИУ ВШЭ, 8.11.2017–9.12.2017. [Рукопись].
В предшествующих установочных докладах 2014–2017 годов я ввёл четыре основных тезиса, которые следует рассматривать в качестве «рамок» для проектирования новых технологий мышления.
Во-первых, я предположил, что технологии мышления являются важнейшей составляющей платформ технологий, которые складываются в ходе больших волн развития – промышленных революций. На полях я также предположил, что, в отличие от других «железных» технологий, технологии мышления преодолевают барьеры метаморфозного развития, характерные для новых промышленных революций, и в этом плане служат важнейшим каналом накопления опыта деятельности и мышления.
Во-вторых, я инвентаризировал и систематизировал разработки представлений о мышлении в традиции СМД-подхода. Я выделил три основные группы представлений:
- о ключевых процессах мыследеятельности (мыследействии, рефлексии, понимании, мысли-коммуникации и чистом мышлении), оговорившись о той различительности, которая выражена в схеме мыследеятельности (рис. 1);
- о типах мыследеятельности (критике, онтологической работе, конструировании, проектировании, исследовании и программировании) (рис. 2);
- о сквозных процессах (проблематизации, схематизации, объективации и позиционировании (субъективации)) (рис. 3).
В-третьих, я ввёл базовую гипотезу о природе мышления. Суть этой гипотезы состояла в том, что мышление является эффектом смены позиции. Я также связал феномен смены позиции с процессами «игры». Этот тезис, несмотря на продуктивные ссылки на исследования игровых процессов в работах ММК и параллельно в работах Эльконина-старшего, остался недостаточно раскрыт в моём установочном докладе2. Одной из ключевых игр, в которые играет человечество, является так называемый естественный язык. Поэтому гипотеза об игровом характере происхождения эффектов смены позиции (равно мышления) требует более внимательного анализа ключевых семиотических систем, которые человечество создало в процессе своей исторической эволюции.
2. См. доклад «Смена позиций как механизм формирования интеллектуальных функций» в настоящем издании.
В-четвёртых, я восстановил принцип различения (пользуясь терминологией Хабермаса) трёх способов употребления практического разума: прагматического, этического и морального, а также несколько этических и моральных принципов, конституирующих практику ОДИ. Эта рамка также, на мой сегодняшний взгляд, является чрезвычайно важной для проектирования нового поколения технологий мышления, хотя, как я понимаю, для большинства участников нашей серии игр этот тезис остался непонятым (рис. 4).
Задание этих четырёх рамок позволяет нам сделать следующий шаг: перейти к онтологической работе. Для этого мы должны воспользоваться рабочей схемой «верстака» (рис. 5) и выбрать из числа схем ту, на основе которой будет проходить сборка.
Такой базовой схемой будет схема мыследеятельности. С одной стороны, вряд ли это кого-то удивит, поскольку я всегда настаиваю на её использовании в качестве макета базовой онтологии. С другой стороны, не все понимают, к каким посылкам и выводам это нас приводит.
Один из важнейших тезисов, который я не устаю повторять последние два-три года, очень плохо воспринимается. Я обязан формулировкой этого тезиса Анне Елашкиной, а точнее, последним докладам группы, в которую она входила и которая перестала существовать в течение 2015 года3. В одном из завершающих докладов на игре эта группа рисовала две траектории развития философии: первая из них была сфокусирована на истории аналитической философии, вторая – на школах, принадлежащих традиции деятельностного подхода.
3. Группа называлась «Логика трансцендентального акта». О различии позиций представителей этих двух линий см., например: Елашкина А. В. Аналитическая философия и диалектика: особенности понимания содержания диалогов Платона // Платоновские исследования. М., 2014. Вып. 1. С. 122–146; Она же. Некоторые критерии интеллектуальных систем // Философия науки. 2007. № 1 (32). С. 102–128.
Мой тезис состоит в том, что никаких различных традиций в современной философии нет. Вся философия последних 500 лет разворачивается под знаком открытия и осмысления феноменов коллективной мыследеятельности. Однако в явном виде коммуникация становится предметом онтологического рассмотрения лишь в начале ХХ века. Столь длительный период доминирования картины мира, из которой был исключён феномен коммуникации, – удивителен и необъясним. Точнее, можно сказать, что на передний план был выведен «вертикальный» аспект коммуникации – разговор человека с Богом, а не «горизонтальный» её аспект – разговор с себе подобными. То, что лежало на поверхности любого человеческого взаимодействия, как бы вытеснялось на периферию онтологической работы.
Первые симптомы онтологического поворота – от теологической к ноологической картине мира – в европейской интеллектуальной традиции (об остальных традициях я не могу ничего внятно сказать) намечаются, по всей видимости, в ХIII веке. Исходя из общих соображений, можно предположить, что эти подвижки вызваны осмыслением опыта Крестовых походов, спланированного и конфликтного столкновения с арабским миром. Коммуникация человека с Богом, в том числе принятие тех или иных религиозных представлений о мире или отказа от них, впервые ставится в рамки коммуникации между людьми, придерживающимися различных представлений. Безусловно, ростки новой картины мира могли в подобных ситуациях появляться и раньше – более искушённые в теологических текстах коллеги, наверное, помогут мне найти эти ссылки в истории принятия христианства в Риме или в дискуссиях с манихейцами и Пелагием.
Становление новой картины мира происходит в несколько этапов. Я прежде уже подробно рассказывал, как возникает и оформляется схема «исследования» (истории), впервые вписывающая «рефереционное» отношение в рамки конкурентной коммуникации4. В ХVII веке схема уже полностью сложилась. Но то, что ХV век начинает осмыслять в терминах «природы», – лишь часть новой, становящейся мыследеятельностной картины мира. Так же, как и феномен общества, политического и исторического процесса.
4. Схему пространства организации исследовательской мыследеятельности, состоящую из двух ортогональных осей, ввёл Эрнст Мах в работе «Познание и заблуждение» (1905). Вертикальная ось связывает между собой общие представления об устройстве окружающего нас мира (метафизические или онтологические) и реальные вещи. Иногда эту связь в методологии науки называют рефереционной. Горизонтальную ось называют конкурентной в силу того, что содержание знаний может противоречить и часто противоречит друг другу. Горизонтальная ось связывает между собой различные частные знания, получаемые как в спонтанном, так и в целенаправленно организованном опыте практической деятельности, которые схватывают различные стороны реальности и требуют последующей проверки и согласования между собой как в плане метода их получения, так и в плане содержания. Говоря о конкуренции, Мах имел в виду не только знания, полученные разными исследователями, но и знания, принадлежащие одной авторской концепции.
Отдельный вопрос: почему линия Декарта, переносящая диалог с Богом внутрь сознания отдельного индивида, оказалась более мощной, чем, условно говоря, линия Вико, обращающая внимание на интерсубъективный, а значит, социально и культурно опосредованный характер коммуникации? Это также предмет дополнительных реконструкций.
Как мы помним, Декарт наивно считал, что вещи вызывают сомнения, а сознание достоверно, и, как верно указывал Рикёр, лишь во второй половине ХIХ века, благодаря Марксу, Ницше и Фрейду, мы стали в этом сомневаться5.
5. См.: Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М.: Академический проект, 2008. 695 с.
Каковы бы ни были причины, столь долго поддерживающие подобную наивную убеждённость в достоверности сознания и его состояний, влияние этой парадигмы сохраняется фактически до конца ХIХ века. Вплоть до начала ХХ века ведущей остаётся установка на описание как низших, так и высших психических функций в абстракции вменяемого, сознательного индивидуализированного носителя.
Уже в самых первых попытках схематизировать акт коммуникации возникает тот набор вопросов, который на следующие 100 лет определит поле тематизации – как философских исследований, так и целого спектра социальных или гуманитарных наук. Рассматривая ядерный процесс как обмен текстами или высказываниями, мы легко приходим к формулировке как минимум четырёх ключевых вопросов (рис.6).
Вертикаль, задающая важнейшую несущую конструкцию акта коммуникации, указывает нам на существование рефереционного отношения. В нём присутствуют две разные силовые линии: влияние «идеального», позволяющее «сказать что-то», и реальная отсылка – «сказать о чём-то»6.
Горизонталь задаёт вторую несущую конструкцию акта, в которой коммуникация разворачивается в присутствии реального или воображаемого Другого, придающего ей не только рефлексивный, но и деятельностный характер. Кто и с кем говорит – не менее важно, чем то, «что» именно и «о чём» они говорят7.
В этом проблемном месиве я бы хотел выделить только две области. Уже в самых первых схемах коммуникации объект – то, о чём говорят, – вписывается в схему наряду с говорящим и слушающим. И хотя, начиная как минимум с Шопенгауэра, мы хорошо понимаем, что объект есть результат сложного и растянутого во времени процесса «объективации»8, наивное сознание пытается закрепить его морфологически.
6. Разделение «означающего» и «означаемого» (то есть вся семантика) немыслима вне референциальной функции.
7. Субъектность акта говорения является оборотной стороной интерсубъективности акта коммуникации.
8. Шопенгауэр А. Полное собрание сочинений Артура Шопенгауэра / в пер. и под ред. Ю. И. Айхенвальда: [в 4 т.]. М.: Издание магазина «Книжное дело», 1901–1910. Т. 1: О четверояком корне закона достаточного основания. 1901. 552 с.
Именно так поступает Карл Бюлер, когда рисует в 1934 году свою версию схемы устройства акта коммуникации9 (рис. 7).
9. Bühler K. Sprachtheorie. Die Darstellungsfunktion der Sprache. Jena, 1934. Схема взята из: Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция языка. М.: Прогресс, 1993.
С горизонтом «идеального» в первых попытках описать акты коммуникации дело обстоит гораздо хуже. В подавляющем большинстве случаев идеальное содержание коммуникативного акта сводится к содержанию сознаний участников коммуникации. Реже, будучи вынуждены признать наличие социальных и культурных детерминант «того, что же именно говорят», а также факт (онтологического) существования собственно мыслительного идеального содержания, мышление сводят к языку.
Деятельностный подход требует различать функциональное место для объекта, являющееся с необходимостью важнейшим функциональным узлом любого акта коммуникации, и то или иное его морфологическое наполнение, то или иное представление об объекте, которое занимает это место в той мере, в какой между участниками коммуникации формируется своего рода контракт об его устройстве.
Уже Гуссерль подвергает процесс объективации подробному разбору, хотя, на мой взгляд, ему так и не удалось реконструировать диалогическую природу механизма объективации10. Ключевым операциональным понятием в его системе представлений остаётся понятие интенциональности. Говорят, что он заимствовал его у Брентано11, а тот, в свою очередь, у средневековых схоластов (уже у Декарта сущее определяется как опредмечивание представления, а истина – как его достоверность).
10. См.: Гуссерль Э. Интенциональные предметы // Избранные работы / сост. В. А. Куренной. М.: Территория будущего, 2005. 464 с.
11. «Всякий психический феномен характеризуется посредством того, что средневековые схоласты называли интенциональным (или же ментальным) внутренним существованием предмета и что мы, хотя и в несколько двусмысленных выражениях, назвали бы отношением к содержанию, направленностью на объект (под которым здесь не должна пониматься реальность) или имманентной предметностью. Любой психический феномен содержит в себе нечто в качестве объекта, хотя и не одинаковым образом. В представлении нечто представляется, в суждении нечто утверждается или отрицается, в любви – любится, в ненависти – ненавидится и т. д.». Брентано Ф. Избранные работы / сост., пер. с нем. В. Анашвили. М.: Дом интеллектуальной книги, Русское феноменологическое общество, 1996. С. 33.
Объекты как представления о них конституируются субъектом в ходе определённой работы и помещаются на определённом расстоянии от него с целью более фокусированного рассмотрения.
То или иное представление об объекте – это всегда эскиз, набросок. Эта художественная, зрительная метафора позволяет говорить об объекте в терминах смутности и ясности, переднего и заднего плана, рельефности и выпуклости представления о нём, света и тени. Объект, по меткому выражению Гуссерля, никогда не даётся нам сразу. Он дан нам во множестве набросков (перспектив), каждый из которых, в свою очередь, имеет как передний план, так и глубину12.
12. «Если, например, моей темой является восприятие гексаэдра, то в чистой рефлексии я замечаю, что гексаэдр непрерывно дан как предметное единство в разнообразной и определённо связанной множественности модусов явления. Один и тот же гексаэдр — одно и то же являющееся — [мы видим] с этой или с той стороны, в этих или в тех перспективах, вблизи или вдали, с большей или меньшей ясностью и определённостью. Если мы взглянем на какую-либо поверхность гексаэдра, на какое-либо ребро или угол, какое-либо цветовое пятно, короче говоря, схватим какой-либо момент предметного смысла, то в каждом из них мы заметим то же самое: он есть единство многообразия постоянно меняющихся модусов проявления, их особых перспектив, особых различий субъективных Здесь и Там». Гуссерль Э. Парижские доклады // Избранные работы. С. 355–356.
Сама метафора (и весь связанный с ней набор зрительных коннотаций) присутствует уже в немецкой классической философии, но, возможно, появилась ещё раньше.
Объективация связана с оформлением результатов рассмотрения объекта, его устройства, конструкции, с разных сторон, поворачиванием его, приближением и удалением – с целью детализации того или иного видения при одновременном рефлексивном удержании его идентичности. Феноменологическая техника дополняет этот набор операций умозрения требованиями «эпохэ», воздержания от вынесения преждевременного суждения об устройстве и одновременно критикой концепции «сильных форм», схем и предполаганий [предвосхищений].