Петр Щедровицкий
Об Объекте
Щедровицкий П.Г. Об Объекте // Материалы к программе разработки «Технологий мышления». Выпуск 2. М.: Буки Веди, 2019. С. 89-155.
Оглавление:
5. Проблема выхода за рамки субъект-объектной схемы
6. Деятельностный подход и онтология деятельности (мыследеятельности)
7. Единица мыследеятельности
8. Обезьяны Келера
9. Действие и смысл
10. Схема знания
11. Модели, онтологические схемы и понятие онтологии в действительности содержательно-генетической логики
12. Методологическая рефлексия научного исследования: схема научного предмета и схема «верстака»
13. Общая теория систем
1. Введение
Мы собрались для проведения школы по методологии, уже пятой в цикле, посвящённом технологиям мышления. Я хочу сегодня вернуться к реконструкции общего замысла этой серии: к тому исходному пониманию, которым я руководствовался при проектировании и планировании текущего этапа работ 7–8 лет назад.
Прежде всего хочу подчеркнуть, что проблемы инженерного и проектного освоения интеллектуальных процессов, в том числе специфических феноменов и процессов мышления, являются одним из лейтмотивов развития философии и гуманитарных наук в ХХ в.
Безусловно, этот мотив не нов: в течение нескольких тысяч лет он был одной из ведущих движущих сил создания и развития таких направлений человеческого творчества, как общая «логика» (включая методологию) и «риторика». В то же время ХХ век в этом плане оказался чрезвычайно продуктивным: технологизация интеллектуальных процессов и, в частности, мышления не только была осознана как важнейшая задача, но и стала массовой практикой особого рода, обладающей своими ценностями, теоретическими основаниями и развёрнутыми программами, которые реализовались в течение длительного времени в разных сферах человеческой деятельности, прежде всего в сфере управления.
На рис. 1 моя версия грубого таймлайна решения этой задачи в ХХ в., с выделением тех проектов, которые были артикулированы в русской/советской социокультурной ситуации.
В этой линии работы Г. П. Щедровицкий и Московский методологический кружок появляются несколько раз: они последовательно переходили от проекта создания содержательно-генетической логики в начале 50-х гг. к программе построения общей «системной», а затем «системодеятельностной» (системомыследеятельностной) методологии в конце 60-х и практике так называемых организационно-деятельностных игр, которая начала формироваться во второй половине 70-х гг.
Инженерный энтузиазм Г. П. Щедровицкого, направленный на создание «технологий принятия решения в условиях неполной информации и коллективного действия», опирался на результаты 25-летней работы по исследованию мыследеятельностных процессов: рефлексии, понимания, коммуникации, мышления и мыследействия.
В результате в основу метода организационно-деятельностных игр были положены как минимум четыре технологемы: проблематизация, объективация (а точнее, онтологизация и объективация), схематизация и позиционирование (или самоопределение) (Рис. 2).
В основу исходной тематической программы школ были положены более подробное воспоминание (анамнезис) и анализ версии описания этих процессов и устройства ключевых организаций, формирующихся в рамках этих процессов в Московском методологическом кружке. Эта школа, 5-я по счету, посвящена проблеме объекта и объективации.
По отношению к традиции Московского методологического кружка это достаточно консервативный замысел, а я уверенно занимаю свою организационную позицию в золотой середине содержательных итогов технологического прогнозирования, слегка разбавляя повтор старых идей историко-критической реконструкцией контекста их возникновения и внутренней логики. Это не значит, что я выступаю против более радикальных версий технологического развития нашего движения, его отдельных радикальных групп и тем более против анализа иных теорий мышления и ассимиляции чужого опыта. Напротив, я всецело поддерживаю энтузиазм и задор молодых, но предпочитаю в большей степени опираться на уже достигнутое в кружке за 60 лет его работы и выступать в функции «держателя традиции» (в различных смыслах этого слова).
Сегодня в этих рамках я хочу немного поговорить о проблеме «объекта» и «объективации», имея в виду прежде всего реконструкцию оснований системомыследеятельностного подхода и основных представлений, созданных впервые (или переоткрытых) в традиции Московского методологического кружка. По содержанию этот доклад примыкает к моей публикации начала 2014 г. «Деятельностные подходы в советской философии и психологии в 60–80-е гг. прошлого столетия»1, а также к установочному докладу на 4-й школе по методологии в прошлом году.
- Щедровицкий П. Г. Деятельностные подходы в советской философии и психологии в 60–80-е гг. прошлого столетия // Проблемы и дискуссии в философии России второй половины ХХ в.: Современный взгляд / Под ред. В. А. Лекторского. М.: Полит. энцикл., 2014 С. 266‒276. (Философия России второй половины ХХ в.).
2. Методологическая установка, деятельностный подход и процессы объективации
Хорошо известно, что уже в начале 50-х гг. Георгий Петрович Щедровицкий провозгласил программу построения новой логики, которую в тот период они называли содержательно-генетической в противовес формальной логике. В начале 60-х гг. он расширил её до задач построения общей методологии: системной, системодеятельностной и, наконец, системомыследеятельностной. В заметках 25 июля 1978 г. Георгий Петрович пишет: «Ключ к пониманию того, что происходило в Московском методологическом кружке, заключается в том, что мы с самого начала не просто исследовали некоторый предметно данный объект, а решали сложные методологические проблемы и задачи. …наша работа началась в области, где ещё не было предметов исследования; поэтому мы должны были строить эти предметы и конструировать их элементы, а не исследовать. <…> Если надо было построить теорию мышления, то мы задавались вопросом: а как вообще строятся научные и всякие другие теории и какое строение они имеют; если нам надо было ввести какое-то понятие, то мы спрашивали: а как вообще создаются и вводятся понятия, как они устроены и как они работают».
Другими словами, «исследование появлялось вторично и в совершенно особой функции – как поиск, описание и анализ образцов или прототипов. <…> Наша работа с самого начала носила методологический характер, то есть была направлена на создание новых форм жизнедеятельности и мышления»2 и, добавлю от себя, обеспечивающих и поддерживающих существование этого мышления форм организации коллективной работы и жизни. Я помню, как однажды Георгий Петрович специально пояснил мне, что работа кружка не могла возникнуть в обществе, где сохранились и поддерживались нормальные академические традиции; она могла возникнуть только в СССР в ситуации искусственного прерывания преемственности научной и философской работы. Обычно методы работы и представления об объектах (как сказал бы Георгий Петрович, в их предметной форме) просто передаются от учителя к ученику. В случае СССР начала 50-х гг. в тех областях, где хотели работать создатели Московского логического кружка, это было невозможно или сильно затруднено.
2. Щедровицкий Г. П. Философия. Наука. Методология. М., 1997. С. 51.
Кстати, именно в этой точке возник и первый кризис в Московском логическом кружке. Я говорю о критике исходной программы «исследования мышления как деятельности» со стороны А. А. Зиновьева. Георгий Петрович считал, что Зиновьев, у которого он заимствовал идею операционализма как источника формирования знания, не понял и не принял именно методологической установки. Отсюда, по мнению Георгия Петровича, возникла его фраза, высказанная в одной из дискуссий середины 50-х гг.: «Я в сравнении с тобой мастер – я делаю вещь, а не развиваю делание». По мнению Георгия Петровича, А. Зиновьев так и не смог принять ни двухплоскостной схемы знания, ни структурного представления знака, ни тем более деятельностных представлений.
В заметках 1978 г. Георгий Петрович пишет: «…методология рассматривается как особая организованность, не совпадающая ни с логикой, ни с теорией мышления»3. Как возникла подобная установка? Сам Георгий Петрович пишет об этом следующим образом: «Когда в деятельности или в мышлении возникает разрыв, то он может быть осознан и проблематизирован разными способами – все зависит от того, в рамках какого способа деятельности, какого предмета и на каких онтологических картинах он будет осмысляться и осознаваться»4. Проблематизация может идти и в рамках существующих научных предметов. Однако такого рода проблематизации, а также предлагаемые решения не давали ничего для решения других проблем. Именно так был сформулирован этот тезис в брошюре 1964 г. и в более жёстком варианте в статье, написанной в 1961 г., но оставшейся неопубликованной.
3. Щедровицкий Г. П. Идея методологии, из архива П. Г. Щедровицкого, от 25 июля 1978. [Рукопись].
4. Там же.
Именно из этой постановки «возникала идея такой проблематизации ситуации и такого анализа решения, которое позволило бы в дальнейшем решать весь класс аналогичных проблем. Такого рода проблематизации, анализ и обобщения получили название методологических».
«Уже в 1965 г., – пишет Георгий Петрович в своих заметках 1978 г., – было предложено первое позиционно-деятельностное представление методологической работы»5. Затем в тезисах об универсалиях, в «Педагогике и логике» и статье «Методологический смысл проблемы лингвистических универсалий» была введена первая блок-схема методологии6, схема, показывающая примерную связь различных видов и типов деятельности, ассимилируемых методологией (Рис. 3).
5. Там же.
6. Щедровицкий Г. П. Педагогика и логика / Г. Щедровицкий, В. Розин, Н. Алексеев, Н. Непомнящая. М.: Касталь, 1993. 416 с.
После двух лет дискуссий 1970–1972 гг. (часть этих материалов издал Лев Петрович Щедровицкий) сформировалось то общее представление о сфере методологии, которое в общих чертах сохранилось до последних работ Георгия Петровича. Сам Георгий Петрович считал, что методологическое мышление, синтезируя технологии философского (спекулятивно-понятийного), научного и инженерного мышления трёх последних столетий, должно развиваться как «универсальная форма мышления, организованная в самостоятельную сферу мыследеятельности и рефлексивно (в том числе исследовательски) охватывающая все другие формы и типы мышления»7. В оппозицию частным методологиям, возникающим в качестве рефлексивных надстроек над теми или иными видами и типами мыследеятельности (методологии науки или методологии проектирования), общая методология «должна будет включать образцы всех форм, способов и стилей мышления – методические, конструктивно-технические, научные, проектные, организационно-управленческие, исторические и т.д.»8.
7. Щедровицкий Г. П. Методологический смысл оппозиции натуралистического и системодеятельностного подходов // Избранные труды. С. 152.
8. Там же.
Общая методология призвана «свободно использовать знания всех типов и видов, но базироваться в первую очередь на специальном комплексе методологических дисциплин – теории мыследеятельности, теории мышления, теории деятельности, семиотике, теории знаний, теории коммуникации и взаимопонимания и т.п.; она будет свободно использовать все существующие категории, но базироваться пока в первую очередь на категории системы, снимающей и организующей все другие категории; как целое она будет организовываться специальной рефлексией методологического мышления, фиксируемой в средствах содержательно-генетической эпистемологии (и логики), а также в онтологических представлениях всех методологических дисциплин»9. За счёт этого общее методов мыследеятельности, в отличие от многочисленных «частных» методологий, будет способно противостоять фрагментации мыследеятельности и разрушению её «целостности», которое происходит сегодня во многом под влиянием специализации научного знания. Методологическое мышление призвано интегрировать всю мыследеятельность как целое.
9. Там же. С. 153.
Одно из важнейших направлений решения этой задачи – построение «новых категориальных представлений объектов наших исследований и разработок», в рамках которых объекты мыследействия должны быть представлены как структуры и системы или «как полиструктуры и полисистемы». А затем, исходя из категориального представления объектов наших исследований, мы должны определить возможные формы организации таких исследований.
В силу того что внимание методологического мышления сосредоточено на создании новых форм организации (технических, собственно научных и методологических исследований полиструктурных и полисистемных объектов), важнейшим становится вопрос о том, каким подходом мы пользуемся в ходе решения этих задач.
Понятие подхода неоднократно и подробно обсуждалось в истории Московского методологического кружка (Рис. 4).
В середине 80-х гг. в качестве простейшей структурной схемы устройства подхода использовалась схема, включающая в себя «языки», «категории и категориальные понятия», «представления об объектах» и «операции». Фактически под подходом в этом случае понимается соорганизация специфических средств мышления и деятельности в широком смысле слова.
В статье «Смысл оппозиции натуралистического и деятельностного подхода» Георгий Петрович Щедровицкий достаточно определённо отвечает на вопрос: какой подход соответствует задачам, стоящим перед методологическим мышлением? Речь идёт о так называемом деятельностном подходе. «Основания, – пишет Георгий Петрович, – которые заставляют нас вставать на его [деятельностного подхода] позиции, как видно, весьма просты, хотя и не тривиальны. Если мы пришли к такому положению дел, что представления об объекте изучения кажутся нам нескладными и внутренне противоречивыми, если они не раскрывают новых перспектив перед нашей практикой, если нам приходится то и дело констатировать, что в наших представлениях об объекте нет теперь порядка, то надо перестать… в нём искать причины и источники этого беспорядка, а обратиться к своей собственной мыследеятельности, к её средствам, методам и формам организации и произвести перестройку в них, ибо наши представления об объекте, да и сам объект как особая организованность, задаются и определяются не только и даже не столько материалом природы и мира, сколько средствами и методами нашего мышления и нашей деятельности. И именно в этом переводе нашего внимания… на средства и методы нашей собственной мыследеятельности, творящей объекты и представления о них, и состоит суть деятельностного подхода»10.
10. Щедровицкий Г. П. Методологический смысл оппозиции натуралистического и системодеятельностного подходов // Избранные труды. С. 154.
Мы видим здесь, как всегда, использование «организованности» как важнейшего понятия, смыкающего онтологические представления о деятельности и мыследеятельности и категории системного исследования. Об этом я говорил много раз и не буду сейчас повторять этот тезис. «Объект» начинает рассматриваться как одна из организованностей деятельности и мыследеятельности; это одновременно означает, что существование объекта как организованности мыследеятельности предполагает в следующих слоях системного рассмотрения мыследеятельности существование некой группы процессов или одного базового процесса, внутри которого объект возникает и структурируется в дальнейшем по логике этого процесса. Такой процесс (или группу процессов) целесообразно назвать «объективацией». С точки зрения системодеятельностного (системомыследеятельностного) подхода «объект» нам не дан, но является эффектом, результатом или продуктом, возникающим в процессах объективации, которые, в свою очередь, являются особым режимом организации или особой технологией мыследеятельности.
3. «Натуралистический подход» и лежащая в его основе схема
Охарактеризованный таким образом в общих чертах «деятельностный» подход противопоставляется так называемому натуралистическому. Георгий Петрович пишет: «Всякий исследователь, принимающий натуралистический подход, независимо от того, в какой науке он работает, исходит из того, что ему уже дан объект его рассмотрения, что он сам как исследователь противостоит этому объекту и применяет к нему определённый набор исследовательских процедур и операций, которые и дают ему, исследователю, знания об объекте. Эти знания представляют своего рода трафареты, шаблоны или схемы, которые мы накладываем на объект и таким образом получаем его изображение, а вместе с тем – вид и форму самого объекта. Исследователь-натуралист никогда не задаёт вопросов, откуда взялся “объект” и как он в принципе получается, ибо для него, сколь бы методологический изощрённым и развитым он ни был, природа с самого начала состоит из объектов, а точнее, как писал К. Маркс, из объектов созерцания, которые и становятся затем объектами специального научного исследования.
Мысля таким образом, натуралист работает (и, можно даже сказать, находится):
во-первых, в эпистемолого-организационных схемах, сформированных в период Античности (схема 1а);
во-вторых, в гносеолого-организационных схемах, оформившихся с начала ХV века ‒ сейчас обычно они выражаются в схеме познавательного отношения “субъект – объект” (схема 1б);
и, в-третьих, в собственно натуралистической конкретизации субъект-объектной схемы (схема 1в), сформировавшейся… за счёт введения понятия “природа” (в первую очередь в работах Ф. Бэкона)»11 (Рис. 5)
11. Щедровицкий Г. П. Методологический смысл оппозиции натуралистического и системодеятельностного подходов // Избранные труды. С. 144.
В лекциях по проблемам построения теории мышления, прочитанных в Научно-исследовательском институте общей патологии и патофизиологии в 1979 г., Георгий Петрович говорит более развёрнуто: «В принципе к изучению мышления не обязательно подходить системодеятельно. Можно подходить натуралистически, как это делали многие исследователи, можно подходить эпистемологически. Если мы подходим к исследованию мышления натуралистически, то мы с самого начала полагаем, что нам противостоит определённый объект. В натуралистическом подходе это обычно объект изучения и одновременно объект практической деятельности. Суть натуралистического подхода в том, что эти два объекта не различаются. Неважно, какую деятельность я осуществляю или предполагаю осуществлять. Важно, что существует объект, который остаётся одним и тем же, и, следовательно, вся моя деятельность, какой бы она ни была (исследовательской, проектной, управленческой), строится на одном и том же представлении объекта. Объект или представление об объекте является тем инвариантом, который проходит через все и любые деятельности и по сути <должен> соорганизовывать эти деятельности между собой…»12. Именно такой подход, по сути, представлен в так называемой схеме многих знаний.
12. Щедровицкий Г.П. Проблемы построения теории мышления, 1979. [Рукопись]
«Эпистемологический подход, – продолжает Георгий Петрович, – отличается тем, что центрация работы – а значит, также мышления и деятельности – производится не на объекте, а на знании об объекте. Это значит, что эпистемологической подход в отличие от натуралистического учитывает всю кантовскую критику, он учитывает достижения агностицизма и других философских направлений. Эпистемологический подход исходит из того, что в нашей деятельности существует некое знание об объекте, это знание всегда соотнесено с характером самой деятельности и определяется теми средствами, которые используются в нашей мыслительной работе, операциями и процедурами…
Но центрация тем не менее производится не на самой деятельности, а на представлении, на знании об объекте…».
Классическим в этом плане можно считать высказывание А. Шопенгауэра в седьмом параграфе «Мира как воли и представления» (1819): «В своём анализе мы исходили не из объекта и не из субъекта, а из представления, которое уже содержит в себе и предполагает их оба, так как распадение на объект и субъект является его [представления] первой, самой общей и существенной формой. <…> Такой приём совершенно отличает нашу точку зрения от всех до сих пор предложенных философем, которые все исходили либо из объекта, либо из субъекта…»13.
13. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление // Собр. соч.: в 6 т. М.: TEPPA ‒ Книжный клуб; «Республика», 1999. С. 36‒37.
«В истории философии после Канта, – продолжает Георгий Петрович, – был намечен целый ряд таких эпистемологических принципов, в соответствии с которыми производится развитие, организация и систематизация знаний. Собственно, с конца XVIII в. и по первую четверть ХХ в. в основном в философии, логике и ряде других дисциплин пытались нащупать основные принципы эпистемологической организации и задать их как верховодящие принципы и нормы нашей работы. Эти обсуждения шли и в физике, и в классической логике, и в неклассической логике, включая современные программы Московского логического кружка 1954 г. – аналитическую философию и неопозитивизм. Таким образом, оба этих подхода фактически опираются на схему S–O, хотя и взятую в разных фокусировках и центрациях»14.
14. Щедровицкий Г.П. Проблемы построения теории мышления, 1979. [Рукопись]
Однако вернёмся к тексту 1991 г. Мы ни в коей мере не хотим сейчас напрямую солидаризироваться с Георгием Петровичем Щедровицким в логике его реконструкции истории становления натуралистического подхода, однако для дальнейшего рассуждения считаем целесообразным принять в качестве рамки имплицитно содержащийся в этой статье тезис: «объекты» как организованности особого типа в логическом, логико-эпистемологическом и методологическом смысле возникают в рамках схемы S–O и в подавляющем большинстве современных философских, методологических и научных рассуждений употребляются рефлексивно или нерефлексивно в рамках использования этой схемы. Это утверждение достаточно сложно и, в свою очередь, опирается на целый ряд не артикулированных в тексте предпосылок.
Во-первых, необходимо учитывать, что Георгий Петрович Щедровицкий задаёт особую действительность, в которой он сопоставляет и противопоставляет друг другу два подхода – натуралистический и деятельностный. Это действительность, как мы уже подчёркивали выше, эпистемологическая, логическая и методологическая. В этой действительности Георгий Петрович Щедровицкий использует представление о подходе как особой форме организации средств мышления и деятельности.
Во-вторых, переход в эту действительность и «перетаскивание» в неё «натуралистической» установки позволяет не только схематизировать её как подход, но и выделить особую форму организации мыследеятельности – исследовательскую, в которой реализуется и закрепляется сама схема «субъект – объект». Таким образом, уже в этой констатации присутствует приём разделения по крайней мере двух позиций – исследовательской, из которой, образно говоря, видно то или иное устройство «объекта», и методологической, из которой видна сама схема S–O и исследователь, занимающий место субъекта в этой схеме.
В-третьих, в статье и других написанных одновременно работах Георгия Петровича Щедровицкого (в частности, в лекциях в Союзморниипроекте) вводится достаточно сложная псевдогенетическая линия эволюции самой «натуралистической установки» от простых форм к сложным формам, конституировавшим становление исследовательской мыследеятельности вообще и естественно-научного мышления в частности. Такого рода анализ фактически денатурализует натуралистическую установку. С этой точки зрения можно сказать, что натурализм сегодня – это не наивный докритический натурализм, который многократно подвергался критике, в том числе в самой философии. Натурализм сегодня, с точки зрения Георгия Петровича, это натуралистический подход, лежащий в основе исследовательской мыследеятельности и опирающийся на рафинированную схему S–O. Как мы увидим дальше, этот тезис делает очень сложным нахождение границы между деятельностным подходом в изложении Георгия Петровича и натуралистической установкой, описанной и схематизированной в деятельностной логике как подход.
Все это заставляет предположить, что целью Георгия Петровича (судя по всему, не реализованной до конца ни в этой статье, ни вообще в текстах этого периода) является не критика натуралистической установки как таковой (так называемого наивного натурализма), тем более что такая критика достаточно распространена в философской и околофилософской литературе, а именно критика натуралистического подхода в целом. Речь идёт о проблематизации всей совокупности оснований S–O схемы: в плане возможностей использования как её в целом для организации исследовательской МД, так и заложенных в ней гипотез о механизмах конституирования объектов (которые мы пока для простоты назвали механизмами «объективации»).
Однако, прежде чем двигаться дальше, нам придётся ввести ещё одно усложнение, связанное со специфической трактовкой Георгия Петровича Щедровицкого самого понятия схемы и способов употребления схем в мыследеятельности.
4. Схема S–O и стоящая за ней «картина мира»
Как вы, наверное, знаете, Георгий Петрович Щедровицкий всегда указывал на двойственность функций любой схемы в мыследеятельности: с одной стороны, она может служить средством организации нашей или другой мыследеятельности, а с другой – может употребляется и употребляется в функции изображения некоего внеположенного нам объекта.
Схема S–O в рамках эпистемологического подхода преодолевает наивный натурализм (если он вообще когда-то существовал в истории мышления) и начинает использоваться преимущественно в логико-эпистемологической функции. Означает ли это, что объектно-онтологическая интерпретация при этом отсутствует? Отнюдь нет.
Однако что значит, что названная схема выступает в объектно-онтологической функции? С формальной точки зрения это означает, что сама схема S–O в целом начинает рассматриваться и трактоваться как изображение некоего «объекта» (обратите внимание, что я употребляю здесь термин «объект» в несколько ином смысле, чем раньше). О каких «объектах» идёт речь?
С одной стороны, таким «объектом», или областью явлений, подвергающимся рассмотрению, выступает сам процесс познания или исследования. Этот «трюк» и проделывает Георгий Петрович Щедровицкий: охарактеризовав схему S–O на первом шаге как методологическую и логическую, он практически сразу начинает интерпретировать её как изображение (описание устройства) особого метаобъекта исследовательской деятельности (мыследеятельности) или существенного элемента (узла) этой деятельности. Для Георгия Петровича это становится возможным потому, что он уже проделал большой цикл работ: ввёл общие представления о деятельности, ввёл типологию мыследеятельности, вычленил среди этих типов исследование как особый тип и ввёл ряд рабочих представлений об устройстве исследования как типа мыследеятельности. Философия XIX в. практически не пользуется типомыследеятельностными представлениями об исследовании. Она оперирует понятием «познание». Процесс «познания» оказывается тем метаобъектом, в котором воплощается объектно-онтологический способ интерпретации схемы S–O. По аналогии с познанием делается попытка описать и другие виды практики, например педагогическую, в рамках которой процесс обучения должен быть уподоблен процессу познания (эта мысль активно обсуждается весь XIX в. и даже используется при построении дидактики).
Если же мы теперь выйдем за рамки интерпретации статьи Георгия Петровича Щедровицкого и обратимся к более широкому контексту философских, логических и психологических идей, то обнаружим, что данная схема (т.е. схема S–O) постоянно использовалась и используется для описания и изображения целого класса других объектов. Фактически она является доминирующей при описании, анализе и «изображении» процессов и механизмов функционирования сознания, органов чувств, восприятия, понимания, мышления и даже активности или деятельности. Она играет роль рабочей, а иногда и объемлющей онтологии – в подавляющем большинстве философских, логических и психологических исследований.
Для подтверждения этого тезиса достаточно обратиться к статье «Объект» в «Новой философской энциклопедии», написанной В. Лекторским: «…(позднелат. objectum – предмет, от лат. оbjicio – бросаю вперёд, противопоставляю) – то, на что направлена активность (реальная или познавательная) субъекта. Объект не тождествен объективной реальности; во-первых, та часть последней, которая не вступила в отношение к субъекту, не является объектом; во-вторых, объектами могут быть и состояния сознания. Существуют разные типы объектов и соответственно разные типы субъектно-объектных отношений. Объектом может быть физическая вещь, существующая в пространстве и времени, объективно-реальная ситуация. Это может быть собственное тело субъекта. Объектами могут быть состояния сознания субъекта и даже его Я в целом. В этом качестве могут выступать другие люди, их сознание, а также предметы культуры (включая тексты) и присущие им смыслы. Активность субъекта необходимо предполагает внеположенный объект»15.
15. Новая философская энциклопедия: в 4 т. Т. 3. М.: Мысль, 2001. С. 136.
Написание словарных статей по философии – очень трудное и неблагодарное дело. Но в данном случае мы явно имеем дело с предельно широкой, далеко выходящей за пределы логики и эпистемологии (гносеологии) трактовкой данной схемы и выражаемых ею отношений «субъект – объект». Эта традиция берёт своё начало в XVIII в. и находит выражение как в английском эмпиризме, так и в немецкой классической философии. Везде мы увидим прямое или скрытое использование этой схемы и стоящей за ней логики рассуждения в объектно-онтологической функции. В рамках этой схемы «объект» (то, о чём сказывается, что видится и воспринимается при помощи органов чувств) мало отличим от «предиката» высказывания и «предмета» восприятия.
Очень показательно пишет об этом феномене Г. Шпет в своей ранней работе «Сознание и его собственник», написанной в январе 1916 г.: «Эмпирически… приходится говорить об отношении Я… и среды или обстановки. <…> Это ясно до тех пор, пока мы не привносим в своё рассуждение никаких философских предпосылок или теорий. И пока… мы остаёмся при рассмотрении того, что действительно нам дано, т.е. своего собственного Я или Я других, но также как единственных Я. Дело затемняется, лишь только мы… привносим “обобщение”, допускающее родовое… или какое-нибудь иное общее… Я. Если не все, то во всяком случае подавляющее большинство философских писателей подразумевают под такого рода “общим Я” субъект, который мыслится соотносительным объекту. <…> Предвзятое истолкование Я как субъекта прикрывает собою и другую подделку, которая состоит в том, что на место “среды” ставится “объект”, якобы соотносительный “субъекту”.
Так совершается подмена… “объект” вообще начинает толковаться распространительно на всё… “объект” становится совершенно всеобщим коррелятом Я, также во всеобщем значении “субъекта”. Начинают говорить о “субъекте” и “объекте” в психологии, а отсюда это соотношение распространяется и на все другие значения Я… Таким образом, источником фальсификации является подмена Я через общий субъект. А источником теоретического суеверия является внушённая нам в современной философии привычка мыслить субъект, как если бы он был соотносителен объекту; больше всех, по-видимому, сделал для укоренения этого суеверия Фихте». В то же время «первоначальное, средневековое значение термина “субъект” указывает именно на “подлежащее”, т.е. на то, о чём идёт речь. <…> Это же значение сохраняется за термином и в новой философии, где за “субъектом” остаётся значение “того, о чём идёт речь”, “предмета”. Наряду с этим широким “логическим” значением термина выделяется, однако, более узкое “онтологическое” значение “вещи”, являющейся носителем или источником известных способностей и возможностей, как деятельных, так и страдательных (…человек ‒ субъект знания…)»16.
16. Шпет Г. Сознание и его собственник // Философские этюды. М.: Издат. группа «Прогресс», 1994. С. 41, 44‒46.
Только с середины XVIII в. (здесь мы видим отчётливое различие с исторической частью интерпретации Георгия Петровича Щедровицкого) в немецкой философии (как пишет Г. Г. Шпет, впервые это произошло у Баумгартена в 1770 г., как на немецком, так и на латыни) термин получает новое, ещё более суженное и в некоторых отношениях прямо обратное прежнему значение. Со времени Канта слово «субъект» в его новом смысле становится необходимой принадлежностью философского языка. Обыденное словоупотребление во многих языках до сих пор сопротивляется и плохо усваивает это новое значение слова, а если и усваивает – то абсолютное значение «человека» (например, по-русски: подозрительный субъект, незнакомый субъект). Возможно, что субъект в новом смысле, о котором идёт речь и который является носителем сознания и источником деятельности, по прежней терминологии (ещё у Вольфа) мы бы назвали «адъюнктами» или характеристиками субъекта (высказывания).
Другими словами, если этот термин вообще имеет смысл, то с той стороны, что «Я» как единство сознания и действия называется субъектом как мыслимый и обсуждаемый предмет. Предмет среди других предметов.
Вместе с тем эта идея со времён Канта начинает играть в философии совершенно исключительную роль. Сам Кант, по мнению Шпета, все время пользуется разными терминами, в том числе и понятиями «трансцендентальное Я» и «синтетическое единство апперцепции». Однако это не предохраняет его и его последователей от законченного субъективизма. Различие только между чистым субъективизмом, когда «всякое отношение сознания и его содержания есть субъективное отношение», и субъективизмом «замаскированным», когда субъект и его сознание противопоставляются сознаваемому, включающему в себя ещё и некие «объекты». «Если… понятие эмпирического Я “образуется” через противопоставление его среде, а понятие идеального Я [субъекта] – через противопоставление объекту, то нужно признать, что по дороге от одного понятия к другому совершена подмена…»17.
17. Там же. С. 72‒123.
5. Проблема выхода за рамки субъект-объектной схемы
Во-первых, Георгий Петрович Щедровицкий вводит специфическое представление о методологии и методологической работе. Во-вторых, в рамках этого представления он противопоставляет друг другу деятельностный и натуралистический подходы. В-третьих, он утверждает, что натуралистический подход, реконструированный в методологической действительности, опирается на схему S–O. В-четвёртых, Георгий Петрович указывает, что натуралистический подход распадается на чисто натуралистическую установку, не видящую ничего иного кроме устройства объекта, и эпистемологическую установку (эпистемологический подход, рефлектирующий свои средства и фокусирующийся на рассмотрении «субъекта», в том числе его средств и процедур, но чаще – на анализе представлений и знаний). В-пятых, он указывает, что употребление схемы S–O в объектно-онтологической функции приводит к гипостазированию роли процессов «познания» (исследования) в истории развития человеческой мыследеятельности. В-шестых, он указывает на то, что иные способы объектно-онтологической интерпретации схемы S–O в психологии, логике и философии приводят к появлению специфических трактовок целого класса явлений и процессов (работы зрения, восприятия, сознания, психики, субъекта), а также действия и деятельности, и, в-седьмых, настаивает на необходимости использования «деятельностного подхода».
Рискну предположить, что проблематизация схемы «субъект – объект» в её онтологическом статусе шла по многим линиям и направлениям. Фактически в каждом дисциплинарном направлении, будь то социология, психология, экономика или психофизиология, как в эмпирических испытаниях, так и в теоретической рефлексии постоянно фиксировалась дефициентность этой схемы и необходимость выхода в более широкое пространство: социальных отношений, культуры, коммуникации, процессов обмена, действия и деятельности. Часть этой критики в самой философии проходила под лозунгами «антипсихологизма», «антисубъективизма» и «антропологизма». Несмотря на приведённые выше многочисленные цитаты, которые должны были доказать, что схема «субъект – объект» постоянно использовалась не только в логической, но и в онтологической функции, рискну предположить, что к концу XIX в. в своём онтологическом статусе она уже была полностью проблематизирована.
Тот же Шпет фактически предлагает отказаться от использования схемы S–O и вернуться к схеме «организм – среда», которая в этот период становится востребованной не только в психологии, но и во всём комплексе бихевиоральных (поведенческих) наук. Аналогичную позицию можно найти у совершенно разных авторов: Кюльпе, гештальтистов, Левина, Выготского, Узнадзе и т.д.
Однако означает ли это, что аналогично была проблематизирована и логико-эпистемологическая или ‒ шире – организационно-деятельностная функция этой схемы? Мнение Георгия Петровича Щедровицкого состоит в том, что нет. Он утверждает, что любые проблематизации этой схемы были обречены на провал. Перефразируя Выготского, можно сказать, что, будучи вытолканной в дверь, эта схема неминуемо пролезала в здание мысли через окно в качестве глубинной схемы, организующей само мышление и, как следствие, сознание исследователя.
Даже начиная исследовать феномены поведения, действия и деятельности, по мнению Георгия Петровича Щедровицкого, исследователи продолжали использовать схему S–O как методологическую основу своей работы, а значит, неминуемо протаскивали в свою действительность старые предметные смыслы и старые онтологические конструкции. Именно эти основания заставляли его постоянно критиковать так называемую психологическую теорию деятельности Леонтьева или теорию деятельности Рубинштейна–Брушлинского, или неопозитивизм и аналитическую философию.
То же самое можно сказать и о трактовке «объекта» как продукта процессов объективации. Сам по себе этот тезис не является новостью. Как мы знаем, об объективации заговорил в явном виде Шопенгауэр, причём уже в своих ранних работах 1813 и 1816 гг. Он не только призывал рассматривать объекты (представления) в качестве продукта объективации воли, но даже ввёл первую типологию объектов, построенную на основе разделения разных способов объективации.
Об объективации писал Маркс. Также особое внимание этому понятию было уделено в русской философии: работах Аксакова, Лаврова, Хомякова, Соловьёва, Несмелова. Для Н. Бердяева проблема объективации в поздний период его творчества фактически становится основной, в частности в работах «Опыт философии одиночества и общения» 1934 г. и «Опыт эсхатологической метафизики» 1947 г. Он пишет: «Сознание объективирует мир, оно первоначально активно в этой объективации, а потом пассивно в своей зависимости от объективированного мира. Но сознание может вновь проявлять активность в освобождении от власти объективированного мира. Слово “объект” не будет для меня означать, что познаётся нечто независимое от субъекта… И “объективность” не будет для меня означать истинность… <…> Критерий истины не может быть в объекте, он в субъекте… <…> Человек был превращён в субъект гносеологический лишь по отношению к объекту, к объективированному миру… Вне же этой объективации, вне стояния перед бытием, превратившимся в объект, субъект есть человек, личность, живое существо, находящееся в недрах бытия. <…> Послекантовская немецкая философия имеет то огромное преимущество, что объективация как производимая познающим субъектом в ней критически осознана, между тем как в докантовской философии, особенно в философии схоластической (оставим это на совести Бердяева. ‒ П. Щ.), она принимается наивно-реалистически». Но даже такая версия познания совершается в сфере небытия. Это «безысходная трагедия познания» и одновременно «вопрос о дальнейшей судьбе философии, о самой её возможности…»18.
18. Бердяев Н. Я и мир объектов. Опыт философии одиночества и общения. Париж: YMCA-Press [1934]; http://vehi.net/berdyaev/mirobj/index.html
И далее: «…Мир явлений есть порождение объективации. Объективация же совершается субъектом и обозначает его направленность и его состояние. Нет ничего ошибочнее смешения объективности с реальностью. <…> Предметы мысли суть создания самой мысли. Это и есть объективирование. <…> Объективация есть выбрасывание человека вовне, экстериоризация, подчинение условиям пространства, времени, причинности, рационализации. <…> Объективация не есть только создание мысли, разума с его категориями… она есть результат известного состояния субъекта, при котором происходит экстериоризация и отчуждение (здесь явно прослеживается влияние не совсем точного перевода с немецкого на русский язык как отчуждения при трактовке теории труда. ‒ П. Щ.). <…> Объективация не есть только познавательный процесс, это ещё более процесс эмоциональный, социализация эмоций и страстей». «Ошибочно думать, что объективация происходит лишь в сфере познания, она прежде всего происходит в бытии… Её производит субъект не только как познающий, но и как существующий»19.
19. Бердяев Н. Опыт эсхатологической метафизики (творчество и объективизация). Париж: YMCA-Press [1947].
Человек живёт среди созданных им самим реальностей. Так и хочется сказать, пользуясь старой исторической метафорой: «Подошёл вплотную и остановился перед…»
Буквально продолжая тезис Бердяева о том, что «преодоление объективированного натурализма в философии есть вместе с тем и преодоление метафизики понятий», Георгий Петрович Щедровицкий в 1952–1954 гг. впервые формулирует свою гипотезу о необходимости полного пересмотра процессов и механизмов объективации – в рамках новой логики и новой теории мыследеятельности. Решить эту проблему, сохраняя в качестве базовой схему S–O, невозможно, и неважно, используем ли мы её в онтологической функции или в эпистемологической (или организационно-мыслительной), в версии наивного или рефлективного натурализма. Помочь решению этой задачи, как постулирует Георгий Петрович, призван деятельностный подход, опирающийся на ряд теоретических и онтологических представлений о деятельности. Деятельностный подход, с точки зрения Георгия Петровича, имеет совершенно другое устройство, чем натуралистический (включая эпистемологический), реализующий схему «субъект – объект».
Другими словами, острие критики Георгия Петровича направлено не на наивный, докритический натурализм, а именно на рефлексивный натурализм, примеры которого он постоянно видит вокруг себя, в том числе в современных ему философских и предметных областях, и который глубоко укоренён в используемых логико-эпистемологических схемах – не только не проблематизированных, но закреплённых в своём качестве начиная с XV века и легитимизированных, в том числе в философии с И. Канта. Как же устроен этот деятельностный подход?
Конец ознакомительного фрагмента