Петр Щедровицкий
Мыследействуй, и откроется тебе просвет Бытия
Щедровицкий П.Г. Мыследействуй, и откроется тебе просвет Бытия // Материалы к программе разработки «Технологий мышления». Выпуск 3. М.: Буки Веди, 2021. С. 100-132.
Установочный доклад на шестой игре («Пробы») из серии игр по проблематике технологизации мышления деловой сети «Школа культурной политики».
В этом году мы подготовили к изданию второй выпуск «Материалов к программе разработки “технологий мышления”». В нём опубликованы тексты моих докладов на школах по методологии 2014–2016 годов, посвящённые схематизации, объективации и субъективации/ позиционированию.
Это три (из четырёх) «сквозных» процесса, которые, на мой взгляд, конституируют методологическое мышление и платформу технологий, лежащую в основе практики ОДИ. Четвёртым процессом является процесс проблематизации, о котором я обещал рассказать более подробно, чем нам это удалось сделать на летней школе в Трускавце в 2010 году1 (рис. 1).
- Летняя школа по теме «Проблематизация». Трускавец, 2010 г. [Рукопись]
Таким образом, мы дополнили материалы, опубликованные в первом выпуске, которые содержали три текста: стенограммы двух установочных докладов, прочитанных на первых «семейных» играх и посвящённых 1) описанию места технологий мышления в платформах технологий промышленных революций (2014); 2) интерпретации истории формирования представлений о мышлении в традиции ММК (2015); а также текст «переходного» доклада на летней школе о понятиях смысла и смыслообразования, который был направлен на восстановление основных представлений Г. П. Щедровицкого о коммуникации и понимании (2013).
С моей стороны в поле нашей коллективной работы были вброшены ещё три установочных доклада на «семейных» играх, которые я прочёл за этот период.
В 2016 году я попытался ввести представление о мышлении как об эффекте смены позиции.
В 2017 я посвятил свой доклад этическим и моральным проблемам технологизации мышления.
В 2018 году я вновь вернулся к анализу осевого процесса в мыследеятельности, который традиционно интерпретируется как пространство мысли-коммуникации и понимания.
Также при подготовке к начавшейся сегодня игре я рекомендовал Денису Ковалевичу использовать материалы моего доклада на ХXI Чтениях памяти Г. П. Щедровицкого: «Пролегомены к сопоставлению праксеологии австрийской экономической школы и СМД-подхода ММК»2.
2. Видео доклада см.: https://youtu.be/B2r5ZYlIBhI.
Иногда у меня складывается впечатление, что я уже сказал не только всё, что мог, но также всё, что было необходимо сказать для протезирования коллективной работы по разработке технологии мышления на этой серии игр. К тому же жанр автокомментариев с развёрнутыми цитатами из работ Г. П. Щедровицкого и в меньшей степени других философов, размышлявших о мышлении, меня сильно утомляет.
Однако вопросы, которые мне в итоге задали постоянные участники нашей работы, указывает на то, что даже многократно повторенные тезисы не берутся в расчёт или даже просто не воспринимаются. Андрей Волков недавно сказал, что я сам виноват в целом ряде подобных недопониманий. С его точки зрения, я слишком много и часто ссылаюсь на других авторов. Я понимаю, что высказывания типа «Георгий Петрович (или Рикёр) говорил, что мышление – это то-то и то-то…» имеют другую структуру референции, чем высказывание типа «я считаю, что мышление – это то-то и то-то…» и тем более «мышление – это то-то и то-то…».
Часть слушателей будут неминуемо понимать их не как высказывания об объекте (равно мышлении) или о мышлении как особом объекте и предмете рассмотрения, а как высказывание о Георгии Петровиче или Рикёре (или обо мне) и уже в силу этого в целом пропускать их мимо ушей.
Вместе с тем, вступая на зыбкую почву разных трактовок мышления – в широком или узком смысле этого термина, мы неминуемо будем иметь дело с зашитыми [вложенными] объектами.
Дубровский выразил этот тезис в своём различении/связке «мышления о мире» и «мышления о мышлении»3, утверждая одновременно, что истоки такого понимания можно найти уже у Аристотеля и что это различение лежит в основе разделения «рассудка» и «разума» у Канта.
3. Дубровский В. Я. Введение в общую теорию деятельности. Лекция 5. Рефлексивное развёртывание методологического мышления [Электронный ресурс]. URL: gtmarket.ru/library/articles/6554/6559.
Хотим мы того или нет, любой ответ на вопрос «что такое мышление» или «как устроено мышление» всегда предполагает, что этот ответ дан на основе определённых базовых гипотез и предположений, объемлющих представлений – другими словами, в границах рабочей, объемлющей и даже, возможно, предельной онтологической картины, метода и/или системы категориальных понятий.
Существенные различия этих «контекстов», обусловленные самыми разными причинами и механизмами, будут определять разные трактовки мышления, даже если представить себе, что мы имеем в виду «одну и ту же» область эмпирических явлений. Ясно, что это также недостижимо.
Ссылка на те или иные фамилии авторов в данном случае есть лишь знак сокращения, указывающий на совокупность подобных гипотез и предположений, рамок, которые привлекались и использовались разными мыслителями [философами] для характеристики искомого понятия, а также контекстов, в которых они обращались к его о-смыслению.
Я много раз говорил о том, что использование разными мыслителями одного и того же термина не должно создавать иллюзию, что они говорят об одном и том же явлении и тем более об одном и том же объекте. «Дианойа» по Аристотелю будет неминуемо отличаться от cogito по Декарту и «мышления» по Щедровицкому. Остаётся лишь напомнить, что то, что мы обычно называем знанием, по сути, является не более чем мнением мудрых.
40 лет работы Георгия Петровича оставили нам в наследство 500 тысяч страниц архивных материалов и схему мыследеятельности4. Несмотря на то, что сама схема в том виде, который мы сегодня считаем хрестоматийным, появилась в 1979 году (то есть 40 лет назад), как я пытался показать в своём цикле лекций о «Синтаксисе и семантике графического языка СМД-методологии», в своих предварительных формах она возникла уже в конце 50-х годов5.
4. См.: Щедровицкий Г. П. Схема мыследеятельности — системно-структурное строение, смысл и содержание // Системные исследования: ежегодник. 1986. М., 1987.
5. См. стенограммы лекций: www.fondgp.ru/old/lib/mmk/58.html.
Мне трудно отвечать на вопросы о том, почему я такое значение придаю схеме мыследеятельности и основываю на ней всё обсуждение. Мне кажется, те, кто задают подобные вопросы, не вполне понимают суть схемы как таковой. В рамках самого системомыследеятельностного подхода утверждается, что любая схема имеет как минимум три типа интерпретации.
Во-первых, схема (выраженная в форме изображения, графемы) является сложным знаком и, как всякий знак, обладает так называемой автономной функцией – то есть изображает саму себя. Если кто-то спрашивает, что изображено на этой картинке, самый правильный ответ заключается в том, что на ней изображена «схема» мыследеятельности.
Во-вторых, мы можем интерпретировать любую схему как средство организации и самоорганизации – организации деятельности, мышления (а ещё чаще – понимания).
При использовании схемы мыследеятельности в организационно-понимающей функции я чаще всего трактую её как схему-принцип, указывающую на необходимость различения (расщепления, разотождествления) нескольких разных интеллектуальных процессов. Термин «интеллект» я использую здесь как собирательный [общий]: с одной стороны, как дань средневековой традиции, а с другой стороны, чтобы не говорить «масло масляное». В рамках СМД-подхода речь идёт по крайней мере о пяти процессах: мыследействии, рефлексии, понимании, мысли-коммуникации (или, как говорил Георгий Петрович в конце 50-х, языковом мышлении) и так называемом чистом мышлении.
Более сложный тип подобного (организационного) использования схемы мыследеятельности связан с её применением в практике проектирования и планирования ОДИ. Во всяком случае, я её использую, превратив в монтажную схему за счёт достройки теми четырьмя процессами, о которых говорил в самом начале.
То есть именно эта вторая схема, нарисованная на схеме мыследеятельности (Владимир Лефевр ввёл принцип «схем, нарисованных на схемах»), а не сама схема мыследеятельности, и выполняет в моей работе организационно-деятельностную функцию.
Можно сказать иначе, используя схему пространства конструктивного мышления, которую мы обсуждаем с Владимиром Воловиком в цикле работ по реконструкции интеллектуальных оснований промышленных революций6: схема мыследеятельности пока лежит в верхнем уровне, задавая набор конструктивов, а схема с процессами – в нижнем, как набор модулей.
6. См., например: Воловик В.В., Щедровицкий П.Г. Конструктивное мышление: неучтённый фактор развития // Вопросы философии. 2018. № 9. С. 39–49.
В-третьих, мы можем интерпретировать любую схему как изображение некоей внеположенной нам реальности, которая обладает рядом «естественных» характеристик, законов или закономерностей существования, независимых от воли, мышления и действия тех или них конкретных агентов, в том числе методологов или проектировщиков игр.
Именно третий тип интерпретации схемы мыследеятельности в течение 40 лет с момента её введения вызывал наибольшее число возражений. Эти возражения, как ни странно, исходили не только от традиционных противников онтологизации [объективации] мышления и деятельности, но и из недр самого ММК.
Лишь Георгий Петрович последовательно утверждал, что представления о мыследеятельности, выраженные в схеме мыследеятельности, должны рассматриваться как следующий шаг развёртывания онтологии деятельности, как в рамках работы кружка, так и в целом – в рамках большой программы формирования этой онтологической картины, которую он трактовал как мейнстрим философии XVIII–ХХ веков (о чём я неоднократно рассказывал в разных контекстах).
Когда мы ставим на повестку дня вопрос о техниках и технологиях мышления и тем более задачу их разработки, то первое интуитивное понимание говорит нам об углублении именно организационно-деятельностного (и организационно-понимающего) использования тех или иных представлений о мышлении.
Самые разные представления могут выполнять подобную организационную функцию. То, что мы отличаем друг от друга что-либо, совершенно не означает, что эта различительность, будучи средством организации нашего понимания или действия, одновременно что-то утверждает об устройстве той или иной реальности.
Как известно, многие средневековые мыслители различали в человеке три ипостаси: тело, душу и дух. Но из этого никак не следовало, что они имели самостоятельное бытие. Как пошутил один из них: если бы тело имело такое самостоятельное бытие, в отрыве от других ипостасей, то это был бы труп. Вместе с тем это никак не мешало использовать данную схему для организации деятельности и самоорганизации человека. Например, осваивая специальные техники, направленные именно на тело для косвенного воздействия на душу и наоборот.
В качестве более сложного примера, иллюстрирующего проблемность переходов между организационно-деятельностной и объектно-онтологической интерпретациями сложных явлений, можно привести различение между языком, мышлением и речью, которое будоражит интеллектуальную публику по крайней мере последние 400 лет и приобрело особо скандальное звучание после издания в 1916 году «Курса общей лингвистики» Ф. де Соссюра7.
7. Saussure F. de. Cours de linguistique générale. Paris, 1916. (Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики.)
Как вы, наверное, помните, он предложил разделить в общей реальности language (на русский язык Субботин перевёл этот термин как «речевая деятельность», и пока мы не будем подвергать этот перевод понятийной критике) на язык (lange), с одной стороны, и речь (parole) – с другой.
Сам Соссюр, судя по всему, считал, что это различение не только является технической схемой, но и схватывает (пока без чёткого проведения границ между языком и мышлением) существенные характеристики реальности. Другими словами, ряд его высказываний позволяет предположить, что язык, понимаемый как система знаков, не только имеет самостоятельный объектно-онтологический статус, но даже может быть конституирован как объект специальной науки – лингвистики. Более того, это «продуктивное заблуждение» (как любил говорить Георгий Петрович) до сих пор продолжает определять не только научные исследования, но и практику в данной области.
Если мы теперь попытаемся восстановить организационно-деятельностный смысл этих различений, то нам придётся вернуться к периоду позднего Возрождения, когда в Европе начинает утверждаться равномощность народных разговорных практик с латынью. На эти нарождающиеся и неокрепшие практики начинают смотреть с высоты устоявшихся технических требований, развитых в грамматике, логике и риторике по отношению к языку всеобщей учёности – латыни. Реальность языка конституируется переносом на народные диалекты – сначала кастильский и португальский в Иберии, потом флорентийский (тосканский) в Италии, позже, в эпоху Пор-Рояля, французский – технических требований грамматики, общей и рациональной.
Можно сказать, что линия онтологизации этой области явлений продолжается до сих пор, и даже показать, что схема мыследеятельности есть одна из современных попыток продвинуться в данной зоне интеллектуальных усилий. Что касается линий объективации, намеченных в рамках этой программы, то среди них по-настоящему продуктивной оказалась только одна линия: отношение «грамматика – язык». Напротив, две другие – по линиям «логика – мышление» и «риторика – речь» (рис. 2) – практически ничего не дали за эти 400–500 лет.
Сказанное выше заставляет ещё раз обратиться к различиям организационно-деятельностного и объектно-онтологического употребления схемы мыследеятельности.
Если для организационно-понимающего использования нам важно, что схема «заставляет» нас различать мышление, мыследействие, понимание, коммуникацию, рефлексию и чистое мышление, то для объектно-онтологической трактовки принципиальным является не различение, а сборка, синтез. В объектно-онтологическом залоге мы обязаны признать, что ни действия, ни мышления, ни коммуникации не существует вне мыследеятельности. Вне мыследеятельности (или, как я иногда более мягко говорю, вне мыследеятельностной организации) коммуникация – это не коммуникация, а болтовня, трёп, может быть, беседа. И действие не действие, а поведение, реакция или рефлекс.
Здесь надо подчеркнуть ещё два тонких момента.
Во-первых, такая онтологическая установка на синтез, естественно, не только воплощает в себе некие новые практические вызовы, но и переплавляет сформированные в рамках старых практик представления об объектах и модели. Онтологическая работа (если пользоваться этим термином Г. П. Щедровицкого) часто проявляет себя в форме проблематизации и критики существующего набора объективаций.
Во-вторых, между объектно-онтологической и организационно-деятельностной интерпретацией той или иной схемы существует любопытная связь, о которой я пытался рассказать в своей лекции в Сколково на программе для руководителей проектной работы8.
8. Мини-курс лекций «ОДИ как практика методологического мышления» на Школе проектных менеджеров в Сколково, 1–2 сентября 2019 г.
Несмотря на то, что организационно-деятельностное использование тех или иных представлений (и даже создание соответствующих инженерных решений) может на десятилетия, а в той области, которую мы обсуждаем, даже на столетия, опережать появление соразмерных объектно-онтологических интерпретаций, технологизация и масштабирование этих практик без разработки и распространения (признания) соответствующей онтологии – невозможно.
Если мы используем для описания этих переходов так называемую схему двух досок, то такие отношения могут быть схематизированы так, как показано на рис. 3.
Другими словами, если мы хотим всерьёз решать задачи технологизации, то нам придётся разрабатывать онтологию мыследеятельности (озаботиться онтологизацией и объективацией представлений о мыследеятельности), а не только предлагать те или иные инженерно-технические решения, опирающиеся на СМД-подход.
Но что это означает?