Российское общество находится в ожидании изменений. Появление фигуры нового президента на фоне окончания ХХ столетия есть во многом акт символический, свидетельствующий о возможности зарождения новых смыслов и новой воли1. По-разному оценивая масштабы поражения/болезни экономического организма, большинство экспертов согласны с тем, что возможности функционирования экспортной модели государственного капитализма с опорой на сырьевые отрасли исчерпаны. По-разному выделяя причины и движущие силы длящегося политического и нравственного/морального кризиса, основные социальные группы согласны на изменение норм и правил общественного взаимодействия. По-разному прочерчивая горизонты русского самоопределения, ведущие политики согласны с необходимостью определения нового образа будущего и стратегии России как страны системы.
Несмотря на то, что концепция и проект действий президента и правительства в экономической сфере затрагивают интересы практически всех групп населения, мы понимаем, что первое место в повестке дня новой власти занимает вопрос о назначении, роли и функциях государства. Многих пугает тезис об усилении роли государства. Наша историческая память не находит подтверждения тезиса: «чем сильнее государство, тем свободнее личность». Но еще чаще этого пресловутого «усиления» ждут как манны небесной, не очень задумываясь о том, что именно в спектре возможных государственных функций и полномочий будет усилено и к каким последствиям это может привести.
Идея и понятие «государства» и «государственности», на наш взгляд, относятся к числу наиболее сложных и запутанных понятий философии, социальных наук и практической политики2. Рискну утверждать: от того, какое понимание государственности будет взято на вооружение президентским окружением и новой элитой в целом, зависит — будет ли следующий этап периодом своеобразной конвульсии традиционных государственных институтов, либо России удастся выстроить новый контур государственного управления, адаптированный как к внутренним, так и к внешним условиям, в которых придется существовать стране и ее населению.
Сегодня в качестве основных направлений модернизации государственности называют: дальнейшее ограничение исполнительной и президентской власти со стороны «парламента»; в пределе — переход к парламентской республике; реконструкция системы федерализма путем создания федеральных округов и выстраивания эффективного механизма отстранения руководителей субъектов федерации от должности в случае нарушения федеральных законов или доведения бюджета территориальных образований до «банкротства»; обеспечение реальной независимости судебной системы.
Однако, на наш взгляд, все эти задачи указывают на чрезвычайно значимые, но не решающие нюансы выращиваемой государственной формы; эти задачи игнорируют исторические вызовы, возникшие во второй половине ХХ века, и не задают тип государства, который мы хотим и должны строить.
В последние 300 лет в мировой истории доминировал особый тип государственности, который получил название «национального государства». Считается, что образование «национальных государств» — в оппозиции к городам-государствам и империям поздней античности и раннего средневековья — завершается в европейской истории с концом 30-летней войны как результат наложения (совпадения, единства) культурных (прежде всего — языковых), административных и хозяйственно-экономических границ. Этот драматичный и сложный процесс занимает несколько столетий.
На наш взгляд, вызовы ХХI века заставляют проектировать иной тип государственности, который можно назвать космополитическим — постнациональным и постиндустриальным — государством5. Именно этот выбор между двумя разными моделями государственного устройства — и, соответственно, разными программами государственного строительства — и задает драматизм самоопределения российского общества и становящегося института президентской власти6 на рубеже тысячелетия.
Первые государственные формы возникают в восточных деспотиях и опираются на резко возросшую производительность сельского хозяйства в долинах крупных рек — в Междуречье и Египте. Л.Мамфорд ввел понятие «мегамашины» — имея в виду возможности соединения сил природы и человека в форме грандиозных ирригационных сооружений, превративших разливы рек в производительную силу. Резко возросшие масштабы сельскохозяйственного производства и появление «прибавочного продукта» сделали возможным существование «праздного класса» — жреческого сословия, армии и чиновничества, — а вместе с тем, исполнение ряда функций, необходимых для поддержания и воспроизводства совместной жизни, которые мы сегодня можем назвать первичной формой «государственности».
Оставляя в стороне более сложные и тонкие характеристики «государственности», мы до сих пор склонны трактовать «государство» как реальность силы и насилия7, а его базовыми функциями считать охрану правопорядка, сбор налогов и армию.
В то же время на оппозиции к восточным деспотиям, опираясь на ресурсы новых видов деятельности — торговли и ремесла, возникают средиземноморские города-государства, сообщества относительно вольных людей, выстраивающих свое общежитие на принципах участия всех взрослых мужчин в принятии значимых решений. Жители греческого «полиса», города-государства, собиравшиеся на «агоре» — площади, способной вместить все взрослое мужское население города, — не предполагали, что они создают основы будущей демократии, а борьба аристократического и демократического начала станет осью истории нескольких сотен лет.
Вместе с тем, этот опыт позволяет говорить о «государстве» как реальности смысла и авторитета, спора и доказательства своей правоты8, публичной коммуникации и разумного принятия решений. Современная государственность наследовала от этой эпохи институты представительской демократии, дискутирующей общественности и избирательного права.
Подчеркнем, что и в том и в другом случае «государство» является достаточно дорогостоящим образованием, где расходы на содержание аппарата насилия и публичной коммуникации должны быть соразмерны доходам сообщества — независимо от того, как именно эти доходы формируются. История государственных форм представляет собой причудливую конфигурацию разных способов и технологий присвоения и распределения общественных благ, где насилие и авторитет (идеократия) всегда идут рука об руку, взаимно определяя и дополняя друг друга9.
С этой точки зрения, чрезвычайно важна историческая миссия «империй» и имперских форм соорганизации разнородных территориальных образований (конгломератов). Империи, с этой точки зрения, могут рассматриваться как переходные формы, инкубаторы новой государственности, стягивающие на какой-то период времени внешние ресурсы для перехода от одних форм государственного управления к другим. Начиная с Александра Македонского империи всегда питались как внутренними, так и внешними источниками доходов — продуктами торговли, колонизации и освоения. И античные империи, и, особенно, колониальные империи Нового времени являлись надгосударственными или метагосударственными образованиями и были той средой, внутри которой и питаясь соками которой вызревали будущие формы государственности.
Таким образом, на основе накопленного в ходе колониальных захватов и торговли богатства, по мере роста производительности мануфактуры и создания очагов промышленного производства, в борьбе феодальных групп за право собирать и присваивать часть произведенных населением благ, в постоянной конкуренции светской и церковной власти возникает известная нам форма национального государства, объединяющая административные, военные, полицейские, судебные, а затем социальные функции.
В этом плане становление национальных государств как базовой единицы исторического процесса второго тысячелетия во многом опиралось на освоение новой концепции10 и новых источников богатства — индустриального массового производства с его сверхприбылями, обусловленными постоянным внедрением новых технических изобретений и новых технологий. Именно процессы индустриализации11, обеспечения функционирования и расширенного воспроизводства массового индустриального производства и поддерживающих его общественных систем — потребления, образования, социального обеспечения, общественного порядка, участия в международном разделении труда и проникновения на новые рынки — стали основным содержанием государственного управления и политики.
Таким образом, мы утверждаем, что формирование «национальных государств» и «народных хозяйств» как специфических единиц исторического процесса — с их особым набором функций — было связано с зарождением и оформлением индустриальной формации. Национальное государство стало квинтэссенцией индустриальной модели развития и черпало основные ресурсы для своего воспроизводства из процессов расширенной индустриализации12.
Марксизм13 и либерализм14 оказались двумя ведущими идеологиями индустриальной эпохи. При этом уже вторая половина ХIХ века принесла очевидную поляризацию понимания государственных функций как реальности права, с одной стороны, и реальности у=правления (введения в исполнение норм, прав и правил), с другой.
Первое понимание сложилось в странах пионерской индустриализации и промышленной революции, опирающихся на торговый и финансовый капитал, сложившийся в колониальный период и предпринимательское сословие, выросшее из военной и торговой аристократии раннего капитализма. Именно там оформилась концепция государства как «ночного сторожа», призванного охранять права собственности и, в конечном счете, лишь обеспечивать условия для предпринимательского типа развития. Именно в странах первичной индустриализации сложилась современная идеология либерализма, ограничивающая функции государства соблюдением системы прав личности и прав собственности и отрицающая необходимость (и эффективность) вмешательства государства в регулирование хозяйственных и экономических процессов15.
Второе понимание стало складываться во второй четверти ХIХ века, прежде всего — в странах догоняющей индустриализации16, где в силу ряда исторических причин не сложилась и не могла быстро сложиться прослойка предпринимателей и где функцию промышленного развития и промышленной политики взял на себя другой субъект — корпоративное государство. Государственный протекционизм, ориентированный на защиту внутреннего производителя и поднимающихся отраслей промышленности от более мощного и конкурентоспособного соседа, нашел свое выражение в создании системы государственного предпринимательства и государственного управления, структурирующего все приоритетные отрасли народного хозяйства.
Конкуренция между институтом предпринимательства и государственным регулированием хозяйственно-экономических процессов пронизывает всю историю второй половины ХIХ и первой половины ХХ века17.
С этой точки зрения, можно утверждать, что марксизм и реальный социализм, как его практическая реализация, не противостояли капитализму, но были попыткой обеспечить экономическое развитие18 административными методами. Опыт ускоренной индустриализации в СССР в 30-е годы свидетельствует о том, что государство может выполнять функции догоняющего развития и догоняющей индустриализации, однако при этом оно консолидирует риски и перенапрягает «иммунные системы» общественного организма19. Это, в свою очередь, повышает вероятность социальных кризисов и катастроф, обусловленных ошибками в выборе приоритетов и концентрацией общественных ресурсов на достижении ложных (или исторически уходящих) целей.
Расширяющееся индустриальное производство было основой государственных доходов и государственной политики, источником всех тех программ, которые мы связываем с понятием современного социально ориентированного государства. Единицей мирохозяйственной кооперации и развития в этот период было «народное хозяйство» — специфический хозяйственный организм, являющийся во многом отражением национально-государственных границ. Как мы уже подчеркнули выше, вторая половина ХХ века принесла нам масштабный кризис государственных институтов, составляющих каркасную структуру модели национального государства.
В противовес распространенному мнению, подчеркнем, что этот кризис не был специфичен только для советского и постсоветского пространства; он в равной степени захватил и общества «всеобщего благосостояния», и либеральные государства. Как можно догадаться, на наш взгляд, это было обусловлено, фундаментальным кризисом индустриальной модели развития и вытекающим из этого системным истощением источников доходов государства. Индустриальная модель в целом столкнулась с рядом системных ограничений20.
Прибыль стала «уходить» из индустриального производства, самой спецификой своего существования привязанного к территории национального государства и системным связям народного хозяйства. Грубо говоря, индустриальное производство перестало приносить ту «дельту» добавочного продукта, которая могла бы быть перераспределена или изъята и направлена на обеспечение функционирования системы государственных институтов с целью выполнения всей совокупности обязательств, взятых на себя социально ориентированным государством.
Во второй половине ХХ века сложился фундамент нового — так называемого постиндустриального — хозяйственно-экономического уклада, ядром которого стала экономика и индустрия производства, распространения и употребления (использования) знаний21. Производство новых знаний, а значит — новых технологий, — знаний о том, как можно использовать имеющиеся ресурсы иначе, чем мы это привыкли делать, — сегодня определяет не только конфигурацию, но и стоимость всех остальных факторов производства. Знания и способы их производства, а не капитал или труд и, тем более, неестественные условия производства (земля или недра), — становятся сегодня основным источником богатства22.
Последствия постиндустриальной революции начинают чувствоваться повсеместно. Традиционные культурные членения, связанные с этнической принадлежностью, религией, возрастом и профессией дополняются, а затем и вытесняются иными, связанными с типом используемых знаний, технологий, способами работы с информацией, типом образования, взятым в его содержательных аспектах, уровнем мобильности. Усилился процесс «размывания» границ среднего класса23. Центры прибыли перемещаются из территориально привязанных народных хозяйств сначала в ТНК24, а затем в сферу обращения мировых финансовых потоков и новые — постиндустриальные — виды деятельности, связанные с созданием и распространением технологический нововведений. Рынок и управление начинают трактоваться как взаимодополняющие механизмы распространения знаний. По мере изменения источников производства и каналов распространения знаний перераспределяется и основанная на них власть.
Во второй половине ХХ века постепенно складывается реальность геоэкономики — мирового обращения и перераспределения глобальных ресурсов: биосферных, человеческих, финансовых, организационных, инновационных. Национальное государство, напротив, перестает быть центром стратегического пространства для функционирования экономики и развития технологий. Постиндустриальные виды деятельности, а главное — развитие в целом, как бы вышли за рамки существующих национально-государственных границ. Традиционные понятия — такие как суверенитет, ВВП, внутренний рынок, налоги — потеряли свой экономический смысл25.
Сегодня практически невозможно ответить на вопрос, какая стоимость создана в границах данного государства. Национальные экономики все в большей и большей степени начинают рассматриваться как компоненты глобальных структур. Предметом обмена и кооперации между странами и ТНК становятся услуги, связанные с выявлением и разрешением мировых проблем.
Национальные государства оказались не подготовленными к новой глобальной ситуации и, во многом, превратились в ансамбли противоречивых социальных и экономических интересов26, в несистемные коллекции хозяйственных и социокультурных регионов, диспропорции между которыми растут быстрее, чем происходят процессы адаптации к глобальной ситуации. Традиционные государственные институты теряют контроль над экономическими процессами — как в масштабах мирового хозяйства, так и на своей собственной (бывшей) территории. Существующий набор функций национального государства стал все более и более «растягиваться»: часть этих функций стала уходить на надгосударственный уровень, а часть — на уровень штатов, земель, субъектов федерации и муниципальных образований.
В то же время на фоне все более и более сужающегося поля актуальных и потенциальных доходов совокупные расходы государства продолжают повсеместно расти, а система государственного управления остается наименее эффективной и наименее модернизированной частью общественного организма. Более того, стремясь к выполнению совокупности взятых на себя социальных обязательств, национально-государственные институты, опираясь на технологии управляемой демократии, стремятся все более и более эксплуатировать развивающиеся виды деятельности, сформированный в них постиндустриальный капитал и предпринимательские слои населения, расширяя политику займов у будущего и подрывая сложившиеся процессы расширенного воспроизводства постиндустриального уклада.
Однако именно человеческий и финансовый капиталы, являясь наиболее важными элементами совокупного общественного капитала, в наименьшей степени связаны с традиционными системными ограничениями — территорией, хозяйственными инфраструктурами, институтами насилия и принуждения. Именно постиндустриальные виды деятельности наиболее мобильны и независимы. Последовательное усиление государственного контроля и регулирования постиндустриального сектора не могло не вызвать асимметричного ответа: говоря метафорически, если ХIХ век был эпохой бунта труда, то ХХ век стал эпохой бунта капиталов27.
Рассматривая эволюцию форм государственности, мы обратили внимание на специфическую роль империй и имперских форм управления как инкубатора новых типов и работоспособных моделей государственного устройства. Можно предположить, что эта миссия империй значима и сегодня. Так же как национальная государственность вызревала столетиями в чреве колониальных империй Нового времени и питалась экстенсивно захватываемыми внешними ресурсами, постнациональная государственность может быть выращена в инкубаторе империй нового поколения — культурных и экономических. Именно по этому пути идут сегодня США, стягивая на себя постиндустриальные ресурсы всего мира. Новые формы государственности вызревают в теле новых империй.
При этом сегодня национальные государства, реализуя традиционные подходы в управлении общественными ресурсами, как бы добровольно «выдавливают» со своей территории постиндустриальные виды деятельности, способствуя перетоку человеческих ресурсов и капиталов в пространство новых империй.
Для нас очевидно, что космополитическое государство сегодня исторически более эффективно, чем национальное. Именно в нем возникает новый опыт мультикультурной коммуникации и транспрофессиональной деятельности; именно в нем создаются оазисы (анклавы) постиндустриального развития; именно в нем формируются новые технологии государственного управления и новые ребра жесткости постнациональной государственности.
Более того, возникает и новая государственная форма, которая соединяет в себе два плана: с одной стороны — управленческое ядро, ориентированное на создание современных коммуникационных инфраструктур (систем общего пользования) и эффективное выполнение группы социальных и экономических услуг для различных общественных субъектов, проживающих на данной территории, и — с другой стороны — геокультурную и геоэкономическую периферию (зонтичную структуру политического влияния), ориентированную на обеспечение конкурентоспособности страновых ресурсов на арене (плацдарме) мировых процессов и создание глобальных инфраструктур, обеспечивающих подобное включение.
В этом контексте могут быть обозначены и новые задачи (функции) государства:
во-первых, создание условий для повышения производительности общественного капитала;
во-вторых, концентрация усилий на задачах повышения занятости населения в интеллектуалоемких секторах деятельности28;
в-третьих, создание условий для распространения и использования инноваций;
в-четвертых, создание условий для развития профессиональных и транспрофессиональных сетей как каркасной структуры производства, распространения и использования знаний, а также включения страновых ресурсов в мировое развитие;
в-пятых, создание системы обеспечения горизонтальной и вертикальной мобильности населения, а также других условий, повышающих конкурентоспособность человеческих ресурсов;
в-шестых, создание геокультурного и геоэкономического «зонтика», обеспечивающего включение страновых ресурсов в мировое развитие.
В какой мере Россия (РФ) сегодня готова к реализации данного сценария? Является ли формирование «национальной государственности» и усиление традиционных государственных функций и полномочий необходимым условием перехода в ближайшей перспективе к формированию технологий космополитического государственного управления? Способен ли правящий класс России к освоению новых подходов и форм деятельности? Возможен ли приход нового поколения во власть? На все эти вопросы нет готового ответа.
Часть элиты российского общества в общем и целом дает на эти вопросы отрицательный ответ — предпочитая как в теории, так и на практике реализовать стратегию «ограничения» и «сокращения» государства. Радикальный «либерализм» во многом был взят на вооружение элитой постсоветского общества в силу понимания трудностей реального реформирования государственного управления. По логике: лучше никакое государство, чем то, которое досталось нам в наследство от эпохи «развитого социализма»! И сегодня основное возражение интеллектуальной элиты против идеологии усиления государства состоит в том, что эти идеи с большей вероятностью станут фундаментом для поддержания ретроградного, дорогого и неэффективного государства, чем для его реформирования.
На наш взгляд, стратегия формирования постнациональной государственности в России может быть осуществлена с опорой на ресурсы Русского Мира29, профессиональные и транспрофессиональные школы и сети, традиции инновационного мышления и деятельности, сформированные в инженерных и социально-гуманитарных сферах, в общем и целом — конкурентоспособные, а иногда и передовые образовательные технологии. Однако реализация этой стратегии, без сомнения, является проблемной. Только продуктивная связь воли и мышления, интеллектуальных и организационно-управленческих ресурсов, дерзновенная точность стратегического самоопределения нового поколения элит российского общества может быть предпосылкой решения данной исторической задачи.
1. В средствах массовой информации появляется достаточно много аналитических и публицистических материалов, выстроенных в логике «игры на понижение» √ дескать, все равно все останется по-прежнему, власть не сможет изменить сложившиеся правила игры — антиинтеллектуального и криминального самоопределения «правящей элиты». С моей точки зрения, предназначение гуманитарного технолога — мыслить не столько в логике фактов, сколько в логике долженствования — отсюда направленность данной статьи. Так называемые имманентные процессы развития суть не более чем сумма влияний и действий, совершаемых в зоне возможного развития. Будущее принципиально открыто, но контрфактически обусловлено действиями людей (историческим творчеством масс), предпринимаемыми на основе рефлексивного знания о существующем в данный момент пространстве возможностей. Культурная политика и гуманитарные технологии работают с пространством возможного будущего, влияя на изменение границ этого пространства.
2. Каждая эпоха требует своего набора понятий и представлений, регулирующих понимание происходящих процессов и влияющих на возможные (допустимые) цели и способы человеческого — как индивидуального, так и коллективного (общественного) — действия. Не стоит отождествлять античный город-государство, абсолютистское государство Людовика XIV и, скажем, государство второй половины XIX века. Вместе с тем, во всех этих формах, по мнению П.Козловски, существует раздвоение политического (общественного) и индивидуального (частного) существования человека. К.Шмитт утверждал, что средневековое общество было «безгосударственным», а «государство» представляет собой преходящий момент человеческой истории, возникающий в тот момент, когда папский суверенитет перерос ленное государство средневековья (т.е. в XIII веке), и упрочившийся в связи с завершением религиозных войн во Франции и по мере развития принципа суверенитета.
3. Тоталитарная государственность является формой государства, соединяющей в себе бюрократическое, полицейское и деспотическое начало. Оно является не средством для достижения некоего круга социальных/общественных целей, а самоцелью. Оно претендует и захватывает в свои руки (с помощью пропаганды и террора) руководство всеми событиями в области политики, экономики, культуры; оно решает, что есть зло, а что — добро, что есть истина, а что — ложь, что ценно, а что — нет. На место свободы оно ставит дисциплину и превращает граждан в своих функционеров. См.: Государство // Философский словарь. Х. Шмидт. — 1961.
4. Следует подчеркнуть, что в мировой истории нет ни одного прецедента превращения унитарного государства в федеративное.
5. Более подробно см. по этому поводу: В.Н.Княгинин, П.Г.Щедровицкий. Национальные и космополитическое государство: эпоха воюющих царств. √ М., 2000; Доклад полномочному представителю президента по Приволжскому федеральному округу.
6. В ряде работ, анализирующих опыт реального функционирования института президентской власти в США, подчеркивается, что формальная власть института президента может быть реализована только в ауре влияния личности президента как на общественность, так и на работников исполнительных структур — в том числе и собственной администрации. «Президентская власть, — пишет Ричард Нойштадт, — это власть убеждать» (см.: Р.Нойштадт. Президентская власть и нынешние президенты. — М., 1997; с. 40).
7. Э.Дюркгейм считал, что государство — это форма «легитимного насилия», а П.Шмитт, что это «статус в межгосударственных отношениях, опирающийся на возможность применения силы». Любопытно также указать на ряд теорий, рассматривающих современное государство как результат процессов «институционализации рэкета», когда наиболее влиятельный клан берет на себя функции центральной власти. С точки зрения Ноцика, «государство» возникает как результат конкуренции частных объединений, созданных для защиты своих членов в эпоху перехода от средневековья к новому времени (см.: Тилли и Ноцик).
8. Именно этот аспект политической жизни греческого полиса лег в основу полемики Сократа и софистов и появления философского понятия «истины». Любопытно, что Платон считал, что в городе-государстве не может жить более 40 тыс. жителей — потому, что… в противном случае они не смогут поместиться на площади для совместного принятия жизненно важных решений.
9. Петер Козловски считает, что именно конкуренция светской и церковной власти сформировала то пространство свободы, в котором в европейском процессе сложился институт «личности» и предпосылки для экономических свобод, ставших фундаментом современного капитализма (см.: П.Козловски. Общество и государство. — М.,1998). Укажем также, что еще Б.Констан подчеркивал, что в античном обществе не было «индивидуальной свободы» и только благодаря разделению церковной и светской власти в Средние века стал возможным широкомасштабный процесс секуляризации и возникновение периферийных конфессиональных зон, исполненных энтузиазма реализации индивидуальной свободы в экономической сфере.
10. До Ф.Кенэ считалось, что основным источником богатства народов является процесс торговли (шире — обращения товаров и услуг), опирающийся в свою очередь на естественные преимущества той или иной территории. Только благодаря идеям физиократов в последней четверти ХVIII века произошла смена рамки понимания источников богатства — в качестве основного процесса стало рассматриваться «производство». Любопытно, что Ф.Кенэ считал единственным подлинным источником добавочного продукта сельское хозяйство, которое в отличие от мануфактуры и торговли опирается на использование бесплатного ресурса — земли и солнечной энергии.
11. Понимая под индустриализацией прогрессивное изменение средств присвоения человеком благ природы для воспроизводства условий жизнедеятельности человечества, не будем сбрасывать со счетов антропологическое измерение этого процесса, связанное с увеличением свободного времени и ростом степеней мобильности человека.
12. Валлерстайн подчеркивает, что модель «национального государства» в Европе не сработала бы, если бы не происходило, во-первых, постоянное повышение уровня жизни всего населения индустриальной ойкумены за счет колониальной периферии и, во-вторых, местный национализм каждого государства не был бы дополнен «коллективным национализмом» цивилизованных наций-государств по отношению к «новым варварам». Только в условиях постоянного роста благосостояния социальная жизнь может рассматриваться и реально превращается в игру на выигрыш (а не игру с нулевой суммой) и существующий порядок в этих рамках может быть принят добровольно. Сам по себе разум, по мнению Валлерстайна, не создает и не может создать тот консенсус, на который будет опираться общественный порядок.
13. Подчеркнем, что марксизм исходил из гипотезы постепенного отмирания государства по мере становления эпохи нового империализма.
14. Либерализм во многом представляет собой концепцию конкуренции организационных структур. К.Шмитт подчеркивает, что либеральное мышление систематически обходит или игнорирует проблемы государства и политики; движется в пространстве дуализма этики и экономики, образования и богатства (см.: К.Шмитт. Политическая теология. √ М., 2000). Цель либерализма — деполитизация государства. Этическая концепция симпатии у А.Смита дополняет и компенсирует (сверхкомпенсирует) его экономический индивидуализм. Своеобразным сверхлибералом был И.Кант, полагавший, что «личность» может быть только у тех, кто обладает собственностью. Кант считал собственность предпосылкой для достижения индивидом состояния гражданина, в том числе — собственность на свою квалификацию и профессиональные навыки. Таким образом, политика у Канта превращается в мораль, экономику и практическое законодательство.
15. Такое отстранение государства, по мнению идеологов либерализма, постепенно обусловило переход от сегментированного общества и династического государства к так называемому «гражданскому обществу», противостоящему политической системе.
16. Впервые эта концепция стала развиваться Сен-Симоном во Франции, но не получила там социальной поддержки; Сен-Симон был также автором концепции разделения труда и организации как источника определения наименьшей затраты сил; он развивал идею о взаимодействии общества и государства в сфере промышленного (индустриального) развития и был сторонником идеи прогрессирующей интеллектуализации деятельности. Автором концепции государственного протекционизма считают немецкого мыслителя Ф.Листа. Ряд авторов также подчеркивают, что милитаризм характерен для неуспешных в коммерческом и экономическом плане стран — Германии, СССР, Японии.
17. Россия пережила подобную конкуренцию в начале ХХ века, в ходе реформ, предпринятых Петром Столыпиным, и вновь вернулась к этой развилке спустя сто лет — в конце 80-х годов ХХ века.
18. В своей работе «Теория экономического развития» И.Шумпетер подробно рассматривает роль отдельного предпринимателя и предпринимательского института в целом в процессах экономического развития, понимаемого как появление и распространение нововведений. Сегодня принято считать, что глубинным источником так называемой предпринимательской прибыли является премия за риск. В отличие от института предпринимательства, который диверсифицирует и страхует общественные риски, связанные в выбором модели и приоритетов хозяйственно-экономического развития, корпоративное государство, напротив, консолидирует риски и перекладывает на общество ответственность за ошибки в определении стратегии, приоритетов и направлений экономического развития.
19. Кризис в СССР в конце 70-х годов — на фоне двух успешных программ индустриализации (довоенной и послевоенной) — может быть с этой точки зрения объяснен отсутствием адекватной оценки тенденций мирового развития, воспроизведением исторически уходящих и исчерпавших себя целей, разрывом между задачами индустриализации и характером инфраструктур (прежде всего, культурных, социальных, информационных), рассогласованием процессов индустриализации и урбанизации, а также усиливающимся отставанием компетенции «правящего класса» и систем управления в целом в области гуманитарных технологий. См.: П.Щедровицкий, «Русский Мир и транснациональное русское»; А.Белоусов, «Становление советской индустриальной системы».
20. К числу подобных ограничений следует отнести: выход на критический порог хозяйственной емкости биосферы, выход на границы платежеспособного спроса, подпитываемого рекламным допингом; снижение нормы прибыли в традиционных отраслях; ростом издержек, связанных с биосферными и инновационными ограничениями; общим ростом народонаселения; усиливающейся конкуренцией со стороны НИС, выбивающей почву у целых отраслей в странах первичной индустриализации. См.: А.Неклесса. Эпоха большого модерна. √ М., 1999.
21. В «философской энциклопедии» нет статьи «Знание». Для системомыследеятельностной методологии (подхода) знать значит одновременно: во-первых, иметь представление (картину) объекта; во-вторых, владеть способом (быть способным) или иметь средство (воплощать возможное решение ситуации в средстве); в-третьих, быть уверенным (осуществлять) развернутое осмысленное поведение (быть мотивированным вероятным будущим успехом действия). См.: Г.Щедровицкий. Избранные труды. √ М., 1995; Философия. Наука. Методология. √ М., 1997; Программирование научных исследований и разработок. √ М., 1999; П.Щедровицкий. Очерки по философии образования. — Рига, 1993.
22. Любопытно, что еще в 1650 году В.Поттер утверждал, что «…символическое богатство идет на смену реальному» (ссылка на этот факт содержится в работе М.Фуко «Слова и вещи»). Постепенно развитие семиотических инструментов, функционирование которых основано на доверии, и развитие инновационных форм организации деятельности, опирающихся на постоянную смену технологий, сделало всю группу товарных экономик отсталыми.
23. Многочисленные исторические исследования показали, что так называемый средний класс складывался в индустриально развитых странах прежде всего как «городской класс», переплавленное индустриализацией население крупных городов — центров промышленного производства. По мере снижения прибылей и увеличения издержек индустриального производства уровень жизни в индустриальных центрах перестает расти, снижается качество инфраструктур и население индустриальных городов и городских агломераций постепенно превращается в новое крестьянство. См.: В.Криворотов. Вверх и вниз по волнам прогресса. — Рукопись, 1998.
24. ТНК к середине ХХ века превратились в дирижеров географически и отраслево разбросанных активов; выработали агрессивные стратегии по преодолению барьеров, отделяющих национальные рынки от мировой экономики; достигли существенной минимизации издержек за счет интернационализации планирования, производства и сбыта. Устойчивые блоки (группы) и сети ТНК фактически начали ограничивать и вытеснять государство как базовую единицу политэкономической организации.
25. ВВП не отражает баланса ресурсов, оставляемого будущим поколениям. Возникают новые системы оценки: система национальных счетов, индекс развития человеческих ресурсов, индекс оценки интеллектуального капитала и т.д.
26. Не стоит преувеличивать степень гомогенности (однородности) существующих государственно-политических режимов в благополучных регионах мира — в том числе, в Европе.
27. См. П.Щедровицкий, «Бунт капиталов» в журнале «Эксперт», #23 (237), 19 июня 2000 года.
28. Государство способно влиять на последовательность освоения форм деятельности и выбор приоритетов развития, каждый раз отвечая на вопрос: что надо делать сегодня, чтобы завтра суметь делать более эффективно, делать лучше или больше?
29. Под Русским Миром мы понимаем несистемную колонию больших и малых сообществ, говорящих и думающих на русском языке. Существующей бессвязности Русского Мира может быть противопоставлен проект формирования сетевой структуры как опорного каркаса для развертывания проектов и программ инновационной деятельности. См.: П.Щедровицкий, «Русский мир» в газете «Известия» за 11 февраля 2000 года.
