Петр Щедровицкий
Деятельностные подходы в советской философии и психологии в 60-80-е годы прошлого столетия
Щедровицкий П.Г. Деятельностные подходы в советской философии и психологии в 60-80-е гг. прошлого столетия // Проблемы и дискуссии в философии России второй половины XX в.: современный взгляд. М.: РОССПЭН, 2014. C. 266-276.
Постановка в качестве предмета рассмотрения на нашей конференции деятельностных подходов в философии и психологии 60—80-х гг. не случайна. Так же не случайно включение в перечень двадцати российских философов второй половины XX в. С.Л. Рубинштейна, а в перечень томов первой половины века — тома, посвященного философской психологии. К.А. Свасьян говорит1 о «психологизации Маркса» в работах 60-х гг. Я бы в плане ограниченной полемики обращал внимание на «философизацию психологии» (и более широко — психологической проблематики в целом) как на важнейшую черту и характеристику установок как отдельных мыслителей этой эпохи, так и проблемного поля русской философии второй половины XX в. в целом.
- См.: Свасьян К. А. Философия в СССР: общий взгляд — в настоящей книге.
Даже в своих крайних вариантах, таких, как психологическая теория А.Н. Леонтьева или использование теоретико-деятельностного аппарата в сфере описания учебного процесса и дидактики, как это делал В.В. Давыдов, мы видим отчетливое присутствие философской постановки вопросов и философской проблематизации.
Эту ориентацию российской философии можно, конечно, объяснить чисто внутренними причинами. И в 30-е, и в 60-е гг. для философского ума, не желающего вступить в конфликт со своей совестью, как уже говорили вчера, оставалось не так много областей применения. «Порядочный человек» должен заниматься гносеологией или эпистемологией — цитирует В.М. Межуев2 анонимного участника диалогов того периода. Порядочный человек должен заниматься педагогикой и психологией; так мог бы, наверное, сказать и П.И. Блонский, и Л.С. Выготский, и С.Л. Рубинштейн, и П.Я. Гальперин, и В.В. Давыдов, и в определенные периоды своего творчества B.С. Библер и Г.П. Щедровицкий. Педагогика, несмотря на постоянные гонения и преследования, о которых большинство собравшихся хорошо знают, в определенные периоды оставалась зоной без колючей проволоки, относительно свободной областью творческих поисков как в практической, так и в теоретической плоскости.
2. См.: Межуев В. М. От философии периода оттепели к философии периода застоя — в настоящей книге.
Можно расширить эту ситуационную трактовку и обратиться к более широкой философской традиции, которая в своих различных ветвях рассматривала педагогику как практику философии, и еще уже как практику философского идеализма. Именно так высказывался на сей счет П. Наторп3, один из учителей C.Л. Рубинштейна. Так видел одно из основных предназначений философии Дж. Дьюи. Воспитание и образование следующего поколения, без сомнения, является одной из ключевых проблем и тем философского осмысления, точкой, в которой практические задачи обучения встречаются и переплетаются не только с проблемами педагогической герменевтики и педагогической эпистемологии, но с фундаментальными вопросами философской антропологии.
3. См., в частности: Наторп П. Философия как основа педагогики / пер. с нем., предисл. Г. Г. Шпета. М., 1910. Перепеч.: Наторп П. Избранные работы. С. 297-383.
Для России значение этой темы было в некотором роде всегда преувеличено. Сфера педагогики как сфера воспитания и образования «человека с большой буквы» как в XVIII и XIX в., так и (тем более!) в веке XX оставалась одной из центральных тем общественного дискурса, как бы концентрируя на себе то вопросы, которые не могли быть поставлены, а главное — не могли быть решены в других областях. Я говорю сейчас о вопросах общественного развития в целом, возможность решения которых российское сознание гораздо чаще, чем западное, видело именно в сфере воспитания и образования. Тем более не случайным кажется проникновение именно в эту сферу представлений о деятельности в ее различных трактовках. В европейской традиции представления о человеческом действии и деятельности имеют очень большую традицию. В своей статье 2006 г. «Наследие деятельностного подхода и современность»4.
4. Лекторский В. А. Наследие деятельностного подхода и современность. Электронный ресурс // Ситуация в России. Общественно-политический портал. Май, 2006. № 3 (39).
В.А. Лекторский подчеркивает, что «К. Маркс предложил лишь один из вариантов деятельностного подхода, который в нашей стране в силу конкретных исторических обстоятельств был интерпретирован как единственно существующий. Уже Фихте стал развивать идею о том, что субъект определяет себя лишь через деятельность объективации, через создание такого предмета, который внешне противостоит субъекту и вместе с тем является единственно возможным способом конструирования самого субъекта. Созидание не-Я это, по Фихте, не просто опредмечивание Я, не просто его удвоение, а превращение его из неопределенного в определенного, фактически его появление. Ибо лишь через объективацию Я может рефлексивно отнестись к себе, что является необходимым условием его существования». В данной статье В.А. Лекторский, на мой взгляд, достаточно убедительно указывает на то, что деятельностный подход и деятельностные представления являются лейтмотивом европейских философских размышлений от Гегеля и Фихте, через неокантианские и неофихтеанские направления конца XIX — начала XX в. к философии позднего Витгенштейна, франкфуртской школы, Сартра, а также операционализму Бриджмена и Пиаже.
Продолжая эту линию рассуждений, я бы обратил внимание на экспансию деятельностного подхода и деятельностных представлений в XX в. в такие области, как социология и экономика. Достаточно назвать такие имена, как М. Вебер, Э. Дюркгейм, Дж.Г. Мид и Т. Парсонс в социологической традиции, а также вспомнить австрийскую политэкономическую школу в целом и работы Л. Мизеса, в частности, который еще в 1940 г. в своем трактате о человеческой деятельности утверждал, что в основе экономики лежит праксеология или общая теория деятельности5.
5. Мизес Л. Человеческая деятельность: Трактат по экономической теории. М.: Экономика, 2000. 878 с.
Эти параллели можно, конечно, объяснить влиянием Гегеля и Маркса, что несомненно. Но, на мой взгляд, гораздо продуктивнее рассмотреть экспансию деятельностных представлений в философии и различных социально-гуманитарных направлениях как более общую пан-европейскую и мировую тенденцию, связанную с формированием новой онтологии, опирающейся на общие представления о деятельности и мышлении.
Рассматривая вклад российской философско-психологической мысли в формирование онтологии деятельности, нельзя пройти мимо работ С.Л. Рубинштейна и Л.С. Выготского 20-х и 30-х гг. Говоря очень грубо, в этих работах уже были заложены многие линии проблематизации, которые, как пружина, разворачивались всю вторую половину века, в частности, на тех дискуссиях представителей различных российских деятельностных школ, которые я застал в середине 80-х гг. Уже в работах, написанных в 1916—1918 гг. («О философской системе Г. Когена»6), а также в работе 1922 г. «Принцип творческой самодеятельности» Рубинштейн формулирует ряд основополагающих принципов, которые являются прямым продолжением размышлений марбургской школы. В соответствии с ними «субъект не стоит за своими деяниями, не в них выражается и проявляется; …субъект существует в них, …определяясь своими деяниями, этим самоопределяется»7.
6. Рубинштейн С. Л. О философской системе Г. Когена (1917 —1918) // Историко-философский ежегодник. 1992. М., 1994. С. 230-259. Перепеч.: Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. Человек и мир. СПб., 2003. С. 428-451 .
7. Рубинштейн С. Л. Принцип творческой самодеятельности // Вопросы психологии. 1986. № 4. С. 106.
Гораздо более известная в позднейший период программная работа «Проблема психологии в трудах Карла Маркса», написанная в 1933 г., является, на мой взгляд, одной из первых интерпретаций только что изданных в 1932 г. «Экономико-философских рукописей 1844 года». Используя ранние тексты Маркса для расширенного обоснования нового подхода к построению психологии и психотехники (сама статья опубликована в журнале «Советская психотехника» в 1934 г.), Рубинштейн безусловно играет «на повышение». В частности, Рубинштейн пишет: «…итак, человек не гегелевский самопорождающийся субъект; если мое сознание формируется в моей деятельности через продукты этой деятельности, оно объективно формируется через продукты общественной деятельности. Мое сознание в своей внутренней сущности опосредовано объективными связями, которые устанавливаются в общественной практике и в которые я включаюсь, вхожу каждым актом своей деятельности, практической и теоретической. Каждый акт моей деятельности и я сам в нем через него тысячами нитей вплетен, многообразными связями включен в объективные образования исторически сложившейся культуры, и мое сознание насквозь опосредовано ими…»8
8. Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии. М.: Педагогика, 1973. С. 27.
И далее: «…Язык служит тем планом, на котором я фиксирую отражаемое мною бытие и проецирую мои операции. Таким образом, идеальный план включается между непосредственно наличной ситуацией, которую я познаю, и операцией или действием, которым я изменяю мир. В связи с этим неизбежно иной оказывается сама структура действия. Возникновение опосредующего идеального плана высвобождает действие из исключительной зависимости от непосредственно наличной ситуации. Человек перестает быть рабом непосредственной наличной ситуации; действия его, становясь опосредованными, могут определяться не только стимуляцией, исходящей из непосредственно наличной ситуации, но целями и задачами, лежащими за ее пределами; они становятся избирательными, целевыми и волевыми; именно эти черты характеризуют деятельность человека в его специфических отличиях от поведения животных»9.
9. Там же. С. 2 8 —29
Практически в том же направлении и в те же годы параллельно размышляет Л. С. Выготский. В работе «История развития высших психических функций», написанной в 1931 г.,и еще более выпукло в работе «Мышление и речь» (1934), Выготский подчеркивает, что переход от низших психических функций к высшим, сознательная регуляция человеком своего поведения связана с опосредованным характером последних. На пути меж воздействующим «стимулом», исходящим из ситуации действия, и специфически человеческой реакцией на нее лежит знак, а еще точнее совокупность знаковых систем, имеющих культурно-исторический характер. Знаковое опосредование действия, определяемое, с одной стороны, историей и культурой, а с другой стороны, интерсубъективными взаимодействиями с другими людьми, в частности между ребенком и взрослым в процессах обучения, носит основополагающий характер. Формы общения между людьми определяют специфически человеческий способ существования в отличие от поведения животного. В частности, Выготский пишет: «Всякая функция в культурном развитии ребенка появляется на сцену дважды, в двух планах, сперва — социальном, потом — психологическом, сперва между людьми, как категория интерпсихическая, затем внутри ребенка как категория интрапсихическая»10.
10. Выготский Л. С. История развития высших психических функций // Выготский Л. С. Собрание сочинений: в 6 т. М.: Педагогика, 1983. Т. 3. С. 145.
Эти цитаты важны не только в контексте сопоставления с работами 60—70-х гг., к чему мы перейдем далее, но и в сравнении с теми работами, которые разрабатывались параллельно в 20—30-е гг. Не лишне будет напомнить, что в этот момент директором Института психологии стал К.Н. Корнилов, подход которого к программе построения марксистской психологии основывался на чрезвычайно плоских рефлексологических представлениях. Многим психологам — соратникам Г.И. Челпанова — пришлось бежать из Института и искать себе работу где угодно. Именно эти вульгарные направления, про которые, я думаю, многие просто не слышали, являлись реальной доминантой программы построения психологической науки победившего пролетариата. Как рассказывали мне старожилы Института психологии, одной из первых закрыли лабораторию интроспекции. Два выпускника рабфака, приглашенные на работу Корниловым и проверяющие по его просьбе работу различных подразделений Института на соответствие марксизму, после долгих выяснений, чем же занимается лаборатория, ведут следующий диалог: «Слушай Вася, а у тебя есть интроспекция? Нет. И у меня нет. Так что надо эту лабораторию закрыть».
Не менее важной линией, развитие которой необходимо учитывать при анализе данной проблематики, является характер ное для 20-х гг. отождествление деятельности и «труда». Например, если читать работы П.П. Блонского по трудовому вое питанию11, то бросается в глаза буквально текстуальное совпадение некоторых рассуждений с уже приведенными цитатами из С.Л. Рубинштейна и Л.С. Выготского, где на месте термина «деятельность» стоит слово «труд».
11. Блонский П. П. Трудовая школа // Блонский П. П. Избранные педагогические и психологические сочинения: в 2 т. М.: Педагогика, 1979. Т. 1. С. 86-164.
Аналогичные оговорки то и дело встречаются в этот период также и в работах С.Л. Рубинштейна, Л.С. Выготского. «Труд» в данном контексте характеризуется теми же признаками, что и деятельность: целенаправленность, наличие культурно закрепленных орудий или средств и способов их употребления, коллективный характер, историчность и т. д. Не секрет, что движение НОТ в СССР в тот период было чрезвычайно мощным; именно оно в пандан к европейским тенденциям предъявляло ряд требований к социальным наукам, и прежде всего к психологии. Не случайно, как я уже говорил, работа С.Л. Рубинштейна была опубликована именно в журнале «Советская психотехника»; психотехнические исследования были одним их важных компонентов общей методологии НОТ.
Однако уже в середине 30-х гг. деятельность ЦИТ (Центрального института труда) подвергается критике, прикладные науки о труде обвиняют в идеализме. Закрываются все лаборатории по промышленной психотехнике и психофизиологии труда, свертывается работа ЦИТа и его местных филиалов (их в конце 20-х было более 10). В 1939 г. основателя и бессменного руководителя ЦИТ А.К. Гастева расстреливают.
Термин «труд» постепенно теряет то почти сакральное значение, которое он имел в первое постреволюционное десятилетие; однако часть важных смыслов как бы перетекает в формирующееся понятие деятельности. И понятие «деятельность» как бы вбирает в себя два разных поля смыслов: труда и индивидуального действия. Фактически можно сказать, что действие отдельного человека, деятельность коллектива (включая связи кооперации и коммуникации) и общественно-историческая практика человечества начинают описываться одной схемой/понятием. Это одна из причин, которая затрудняет сегодня перевод российских работ, выполненных в традиции деятельностного подхода, на английский язык. Возникающие здесь сложности, в частности, отмечал В. В. Давыдов, указывая, что английское слово activity — «активность», не в полной мере отражает содержание понятия «деятельность». Последнее в большей степени схватывается в немецких терминах Tatigkeit — «деятельность» и Handlung — «поступок».
Во всех случаях хотелось бы подчеркнуть, что работы С.Л. Рубинштейна и Л.С. Выготского, а также незаслуженно отодвинутые на второй план работы П.П. Блонского в 20-е и 30-е гг. подняли планку психологических, а вслед за этим и психолого-педагогических исследований на недосягаемую высоту. Этому не помешали ни борьба с «педологическими извращениями», ни шельмование Л.С. Выготского с середины 30-х гг., которое развернулось, слава Богу, уже после его смерти. Если эта задача была решена за счет переинтерпретации Маркса, в т. ч. его «психологизации», то нужно, наверное, сказать им за это спасибо. При этом, как я отметил выше, уже в этих работах были заложены основные линии развития представлений, которые мы наблюдаем в 60—80-е гг. Назовем некоторые из них.
Во-первых, это линия анализа связи мышления и деятельности. Именно в этой линии я бы расположил работы П. Гальперина, которые, начавшись с постулирования необходимости вернуть в деятельность предметное, операционное содержание, привели его к проблематике формирования идеального образа будущего действия, понятию ориентировки и развернутым представлениям об ориентировочной деятельности. В этом контексте стоит назвать также анализ и экспериментальную критику в работах Л.Ф. Обуховой представлений Пиаже о развитии мышления дошкольника. На большом эмпирическом материале П.Я. Гальперин и его ученики развивали представления о мыслительном управлении деятельностью. В работах, посвященных третьему типу ориентировки, было показано, в частности, что возможность самостоятельно строить действие опирается на конструктивное представление о его объекте. (Экспериментально эта линия началась с работ Н.С. Пантиной12).
12. См., в частности: Пантина Н. С. Формирование двигательного навыка письма в зависимости от типа ориентировки в задании // Вопросы психологии. 1957. №4. С. 117-132.
Здесь же надо упомянуть работы В.С. Библера, В.В. Давыдова и Г.П. Щедровицкого, посвященные роли рефлексии и мышления в планировании и осуществлении деятельности.
Во-вторых, это линия исследования коллективной деятельности, кооперации и коммуникации, включая процессы понимания. В этой линии я бы расположил работы В.В. Давыдова, который стал строить психологическую теорию коллективной деятельности, опираясь на переосмысление Д.Б. Элькониным понятия интериоризации. Сам Д.Б. Эльконин утверждал, что он восстанавливает понятие интериоризации, которое ввел Л.С. Выготский. Д.Б. Эльконин противопоставил понимание интериоризации как присвоения отдельным человеком форм коллективной деятельности и социального взаимодействия гальперинскому пониманию интериоризации как переноса внешне осуществляемой ориентировки будущего действия во внутренний план. «Главный момент, — пишет Д.Б. Эльконин в своих записных книжках, — что предметное действие [должно рассматриваться] как единица социального взаимодействия. Оно содержит внутреннее противоречие: 1) оно человеческое, через него отношение к обществу и к природе человека и 2) оно материальное и через него отношение к природе вещей»13.
13. Эльконин Д. Б. Избранные психологические труды. М.: Педагогика, 1989. С. 488.
Эта идея была реализована в периодизации психического развития ребенка и в идеях коллективно распределенной деятельности. В последние годы В.В. Давыдов подчеркивал, что в процессах коммуникации участники постоянно обсуждают задачи и проблемы друг с другом, учатся менять позиции и смотреть на себя глазами других, вырабатывая тем самым качества рефлексивности. Роль коммуникации также активно разрабатывалась в работах В.С. Библера и Г.П. Щедровицкого.
В-третьих, это линия, связанная с проблемой включения человека в деятельность, формирования личностного смысла и личности. В работах А.Н. Леонтьева получили новые определения понятия мотива и цели, что позволило выразить понятие смысла как отношение мотива и цели, и тем самым измерить смысл степенью их совпадения. На основе этих понятий вторично было намечено дополнительное различие понятий деятельности, действия и операции. Другая важная линия этих исследований состояла в изучении процессов становления мотивов, приобретения и утраты задачей и деятельностью в целом личностного смысла.
В-четвертых, это линия рассмотрения проблемы субъекта, поступка и нравственного выбора. Здесь стоит назвать работу С.Л. Рубинштейна «Человек и мир» и работы его ученицы К.А. Абульхановой-Славской. Эту же линию, на мой взгляд, также активно развивал В.С. Библер. С его точки зрения, деятельность человека, сколько бы она ни обращалась на внешний мир, всегда по своему характеру должна пониматься как «самоустремленность», как следствие — несовпадение субъекта с самим собой. Благодаря этой изначальной отстраненности предметной деятельности от действующего индивида и одновременно благодаря ее изначальной самоустремленности формируется индивид, свободный по отношению к собственной деятельности. В этом пространстве, по мнению В. С. Библера, находится разум и свободная воля.
Ну и наконец, хотел бы указать на развитие деятельностных представлений в работах Г.П. Щедровицкого, в которых в той или иной форме находит свое отражение и проблематика рефлексии и мышления, и проблематика коммуникации. На последних этапах своего творчества Г.П. Щедровицкий ввел представления о коллективной мыследеятельности как единстве процессов мышления, рефлексии и понимания, коммуникации и действия.
Еще раз хочу подчеркнуть основные выводы. В конце XIX — начале XX в. деятельностный подход и опирающиеся на него представления о деятельности все больше и больше укореняются в философии и специальных дисциплинах: психологии, социологии, экономике. Постепенно формируется новая картина мира (онтология), опирающаяся на все более детализированные представления о деятельности и мыследеятельности.
Развитие отечественной философии и психологии в XX в. идет по тем же направлениям. Преимущественный упор на психологические и психолого-педагогические разработки, характерный для России в этот период, обусловлен спецификой социокультурной ситуации в стране, но при этом может трактоваться как своеобразная «специализация» русских исследований в более широком поле работ, ведущихся во всем мире.
Работы второй половины XX в. стоят на плечах тех, кто развивал деятельностный подход в 20-е и 30-е гг., прежде всего С.Л. Рубинштейна, Л.С. Выготского и П.П. Блонского, которые наметили основы нередукционистского подхода к пониманию человека и процессов его развития. Они выиграли борьбу за интерпретацию Маркса у адептов «марксистской психологии», тем самым заложив платформу дальнейших исследований. Работы 60—70-х гг. разворачивались по нескольким основным линиям, проясняя и детализируя отдельные проблемные зоны, из которых в качестве центральных я бы выделил исследования отношений между деятельностью, мышлением и рефлексией, деятельностью и коммуникацией, проблематику включения человека в деятельность и проблематику развития.