Именно Белинский создал нашу критику в этом качестве, — критику универсальную, социально-ориентированную, публицистическую. Оттого называть его только литературным критиком очень мало. Сама литература была ему нужна как средство для выражения собственного отношения к современному и вечному, к человеку и Богу, к России и истории. В определившемся статусе — мыслителя, публициста и общественного деятеля — Белинский оказал сильнейшее воздействие на русское сознание. В этом отношении сравнить его просто не с кем; недаром в 1909 г. «Вехи» прокляли его как «отца русской интеллигенции».
Философия России
Белинский Виссарион Григорьевич
Русский литературный критик, публицист, мыслитель. Ключевая фигура для группы западников, либеральной и революционно-демократической интеллигенции. (1811-1848)
Правильно утверждение, что в своем философском развитии Белинский шел в главном русле движения русской мысли. Но правильно и обратное — он сам определял общее движение русской мысли, а потому по эволюции философских взглядов Белинского мы судим об эволюции русской мысли в целом.
Виссарион Григорьевич Белинский (1811–1848) – русский литературный критик, публицист, мыслитель. Ключевая фигура для группы западников, либеральной и революционно-демократической интеллигенции.
О значении, вкладе и жизненном пути Белинского рассказывается в главе «О роли Белинского в истории русской философии» книги историка русской философии д.ф.н. А. А. Ермичёва «Имена и сюжеты русской философии» (СПб, 2014). Приводим выдержки из текста:
«Виссариона Григорьевича Белинского нельзя называть философом в учено-академическом смысле этого слова. Но, говоря о нем как о литературном критике, мы и в это определение вкладываем какое-то особое содержание. Возникшая во времена Белинского критика еще не была таковой в специальном значении этого слова, когда она нацелена лишь на выявление художественных достоинств произведения. Русскому критику было интересно другое — взаимодействие литературы и жизни. Он представлял не цех литературоведов и лингвистов, а был полпредом общества, вопрошавшим литературу о добре и зле, истории и народе, прогрессе и реакции, власти и милости. Белинский не только упрочил эту тенденцию русской критики, но сделал ее главной для XIX в. — и не только для него.
В. В. Зеньковский, имея в виду названные параметры деятельности Белинского, делает два обобщения в своей «Истории русской философии». Во-первых, говоря как раз о его творчестве, он выделяет особый тип философии — философской публицистики, мышления, охваченного «теургическим беспокойством», и потому внимательного к конкретностям жизни. Здесь нет подлинной и полной автономии мысли, замечает В. В. Зеньковский, но вообще исключить ее из философии невозможно. Во-вторых, творчество Белинского он рассматривает как типическое и образцовое явление русской культуры. Да, типическое и образцовое! Не случайно же С. Н. Булгаков в «Основных проблемах теории прогресса» (1902) вспоминает Ивана Карамазова (1879), а этот последний возвращает свой билет Богу по тем же соображениям, которые Белинский предъявил гегелевской философии истории (1841).<…>
Белинский попал на время смены стратегической линии русской философии — от идеализма к материализму. Его персонализм и гуманизм, литературный талант, энергия публициста и чуткость к философии сделали его одной из ведущих фигур русского самосознания 30-40-х годов XIX в. В свою очередь, это требует признавать выдающуюся роль Белинского в истории русской мысли».
Первая по времени бесспорная заслуга Белинского перед русской философией состоит в том, что в «Литературных мечтаниях» он сделал шеллингианство эзотерического кружка Станкевича достоянием широкой читательской публики. По-видимому, справедливо мнение, что «даже в „Литературных мечтаниях» Белинский не был „рьяным шеллингианцем», каким его некоторые историки называли… Из вторых и третьих рук начинающий критик мог уловить некоторые самые общие мотивы Шеллинговой философии и красочно, художественно включить их в свои „Литературные мечтания»». П. В. Анненков, касаясь отношения Белинского к спорам в кружке Станкевича, написал, что он «может называться по преимуществу обобщителем идей» этого кружка. Он обобщает их в объективно-идеалистическом духе, проповедуя, что «весь беспредельный, прекрасный Божий мир есть не что иное, как дыхание единой, вечной идеи (мысли единого, вечного Бога), проявляющейся в бесчисленных формах, как великое зрелище абсолютного единства в бесконечном разнообразии» и т. д. и т. п., особо подчеркивая, что «для этой идеи нет покоя: она живет беспрестанно, то есть беспрестанно творит, чтобы разрушать, и разрушает, чтобы творить».
Наверное, эта статья, написанная в духе романтически воспринятого шеллингианства, все-таки готовила русские умы к следующему их увлечению — на этот раз Гегелем. Участие Белинского во второй «гегелистской» ступени становления нашего самосознания нельзя охарактеризовать так однозначно, как в случае с шеллингианством. Конечно, и сейчас Белинский выступил в качестве ознакомителя читающей публики с идеями Гегеля, и тоже, разумеется, в своей интерпретации. Речь идет о статьях «Менцель, критик Гёте», о «Бородинской годовщине» В. А. Жуковского и о книге Ф. Глинки «Очерки Бородинского сражения». Мы сейчас отвлечемся от вопроса, насколько правильно Белинский воспринял учение великого немца. Оговоримся, что многие исследователи аргументированно показывают, что в свой гегелевский период Белинский «гораздо глубже схватывал самую суть гегельянства, чем это обычно полагают».
Для нас в данном случае Белинский значим как пропагандист тяжеловесного Гегеля. Не ему, а Т. Н. Грановскому и еще более A. И. Герцену принадлежали попытки теоретического развития идей немецкого философа. Сюжет Белинский-Гегель для истории русской мысли значим не погружением критика в неверно или верно понятого Гегеля, а эмоционально-волевым восстанием против гегелевского Молоха. Неистовый Виссарион трепещет от возмущения: «Субъект у него не сам себе цель, но средство для мгновенного выражения общего, а это общее является у него в отношении к субъекту Молохом, ибо, пощеголяв в нем (в субъекте), бросает его, как старые штаны». <…>
Третья стадия становления русского самосознания связана в философской мысли — с идеями фейербахианства и несколько позднее контизма, а в социальной — с европейским социализмом. Взаимодействие этих двух влияний в конечном счете приводит русскую мысль к антифилософскому, сциентистски ориентированному мышлению шестидесятников — Добролюбова, Чернышевского и Писарева — и к обильным по количеству социальным рекомендациям. Один из первых импульсов такому движению был задан B. Г. Белинским. Отказавшись от Абсолюта Гегеля во имя личности, он апеллирует к гуманному и христианскому Богу-Разуму, освящающему «социальность» как блаженное состояние жизни, когда даже «рядом с нравственным улучшением должно возникнуть и физическое улучшение». Теперь он превозносит имена Сен-Симона, Пьера Леру и Жорж Занд и готов для счастья глупых людей прибегнуть к насилию.<…>
Антропологические элементы у Белинского стали подтверждением давнего его стремления понять жизнь как она есть. Оно не было только привилегией нашего критика, а разделялось его окружением. От признания психофизического единства Белинский шагнул в область социальных учений, приняв участие в спорах о месте буржуазии в европейском доме и о благотворности ее появления в России. В связи с этим расширился диапазон социальных технологий, необходимых для освобождения России. Белинский забывает о своем безоглядном революционеризме и движется к трезвому, вполне просветительскому, хотя и драматически напряженному, взгляду на русскую жизнь: «Оставим в покое гоголевскую мифологию о русской церкви и религиозности русского мужика. Иисус Христос не имеет к этому никакого отношения. Давайте-ка для начала отменим крепостное право, телесные наказания и будем соблюдать законы, которые у нас имеются», — вот о чем говорит критик в знаменитом зальцбруннском письме Гоголю от Зиюля 1847 г.
Вернувшись из-за границы и прослышав о какой-то подготовке Николая I к освобождению крестьян, полный надежд и тревог критик сообщает об этом друзьям за границей (П. В. Анненкову, А. И. Герцену и Н. И. Сазонову), а уже в декабре того же года в рецензии на «Сельское чтение» он расхваливает правительство за его «благотворное влияние» «на все стихии народной жизни». Он публикует свою апологию императору в первом номере «Современника» за 1848 г., подбадривая правительство идти в нужном направлении.
Чтобы оценить вклад Белинского в историю русской философии, нужно послушать мнение авторитетных специалистов-историографов, тех, кто, собственно, эту историю создает. Отнюдь не преуменьшая ценности историографических исследований начала—первой половины XX в. — от Радлова и Иванова-Разумника до Шпета, обратимся сразу к богатым для нас 30—60-м годам. Сначала добротные, фундаментально подготовленные истории русской философии появились в русском зарубежье. То были книги Б. В. Яковенко (1938), Н. А. Бердяева (1946), В. В. Зеньковского ( 1948—1950), Н. О. Лосского (1951; русский перевод — 1954). Что касается СССР, то здесь «первым обобщающим исследованием истории русской философии были „Очерки по истории философской и общественно-политической мысли народов СССР» (два тома, вышедших в 1955—1956 гг.)».<…>
Рамки советских исследований Белинского были заданы В. И. Лениным и Г. В. Плехановым. В. И. Ленин в нескольких кратких суждениях высоко ценил его как предшественника русских социал-демократов. Но сначала такой социально-политический подход был предложен Г. В. Плехановым.<…>Советские обществоведы позволили себе пойти дальше. Сочиняя «основные особенности классической русской философии», они стали рассматривать Белинского через призму собственных представлений о философии и скоро превратили его в материалиста, который «шел к» и «остановился перед». В русском зарубежье такую же ошибку описания Белинского при помощи чуждого ему категориального аппарата допустил Д. И. Чижевский. Речь идет о его известном труде «Гегель в России» (1939). Сравнив Белинского и Гегеля на предмет сходства употребляемых ими терминов и понятий и не обнаружив такового, Чижевский заключает свое исследование следующими словами: «Пассивно восприняв чужие мысли, не поняв их, Белинский сначала безумно восхищается возникшими в его уме странными философскими призраками, потом с тем же неистовством отвергает их».<…>
… для понимания самого Белинского и его места в истории русской мысли необходимо другое, а именно понимание своеобразия его мысли, отличной от гегелевской. Почему бы не видеть в Белинском не одного из последователей Гегеля, а обычного человека, мышление которого жадно впитывает все, что только способствует его пониманию бытия? Был бы ему доступен Гегель в самом подлинном оригинале, то такой Гегель и был бы им впитан и преобразован так, чтобы от этого пришел в восторг какой-нибудь будущий исследователь. Увы, Белинскому был доступен не немец, а приятель Мишель[Бакунин] двадцати двух лет…<…>
Оценка Белинского, типичная для зарубежья, лучше всего удалась Н. О. Лосскому. Она однозначна и не оставляет места для кривотолков. Параграф о Белинском в его «Истории русской философии» завершается словами: «На протяжении своей краткой, но деятельной жизни Белинский часто менял свои философские взгляды, и каждое изменение глубоко отражалось на его произведениях, как критических, так и публицистических».<…>
Б. В. Яковенко уверял, что русская мысль в целом лишена логико-генетического стержня и потому являет собою многообразие идейных образований (куда входят и философские идеи) в культуре России. Некоторые из них имеют относительно-стабильный характер. Например, «борьба материализма и идеализма», или «философия сердца», или «индивидуализм и фатализм». К таким стабильным образованиям Яковенко отнес набор идей, первоначально связанных с именем Белинского и бывших типичными для русской мысли. Он даже называет их — это понятие «идеи, разума, живого знания, живой истины, диалектического движения» и т. д. Помимо того, он испытал противоположности «теоретизма и практицизма (так у Яковенко. — А. Е.), идеализма и реализма, спиритуализма и материализма» и проч. и проч.<…>
Сознательная русская мысль никак не могла начаться только в голове одного человека. Она родилась в интеллектуальном пространстве 30-40-х годов XIX в., созданном по меньшей мере и в первую очередь усилиями любомудров, Чаадаева, славянофилов и западников (а в их числе и Белинского). В данном случае было бы вернее сказать, что перечисленные философские понятия и оппозиции Белинский сделал узнаваемыми для русского читателя, доступными его слуху и пониманию.
Историографические исследования Яковенко, Зеньковского, Лосского только подтвердили известные суждения современников Белинского (П. В. Анненкова, А. И. Герцена, И. С. Тургенева) о его выдающейся роли в развитии отечественной культуры и общественного сознания; по-своему, категорически не приемля Белинского, ее отметили П. А. Вяземский, Ф. М. Достоевский, М. П. Погодин. Для обозначения этой роли И. С. Тургенев нашел краткое определение, назвав Белинского «центральной натурой», пояснив при этом: «Он всем существом своим стоял близко к сердцевине своего народа, воплощал его вполне, и с хороших и с дурных его сторон». Роль «центральной натуры» Белинский осуществил совсем не как философ, а как общественный деятель — литературный критик, публицист, и такая его деятельность была настолько значимой, что А. А. Григорьев счел возможным поставить имя Белинского рядом с именами Пушкина, Гоголя и Лермонтова.<…>
… и для развития русской философии — ив лице философствующих публицистов, и даже философов академического строя — значение Белинского велико. Белинский, активно участвуя в спорах 30-40-х годов XIX в., вместе с единомышленниками и противниками формировал начальную проблематику и методологию русской философии. При этом по причине независимости своего характера и мышления и в силу специфики основного занятия — литературной критики — Белинский предлагал самостоятельную интерпретацию философских позиций, поначалу воспринятых от Н. В. Станкевича или М. А. Бакунина. Естественно указать еще на две сопутствующие заслуги Белинского перед русской мыслью: он воспитывал в русском читателе восприимчивость к философским понятиям и работал над совершенствованием русского философского языка.
Следовательно, роль Белинского в истории отечественной мысли следует рассматривать как пионерскую, не исключая при этом подобной значимости других мыслителей его времени — Т. Н. Грановского и А. И. Герцена, И. В. Краевского и А. С. Хомякова. В последующем движении русской мысли значение Белинского следует тоже оценивать в контексте сложившегося союза литературы и философии. Белинский, остро чувствовавший экзистенциальную проблематику, одухотворял этот союз проповедью персонализма и гуманизма. В свою очередь эта проповедь придавала отечественным мыслителям импульсы к «оправданию добра» и силу отстаивать нравственный, совестливый подход не только к общественным явлениям, но даже и к природным. Невозможно не упомянуть другой общеизвестный факт — многие наши мыслители в отроческие и юношеские годы переживали истину, добро и справедливость «по Белинскому» при чтении его статей. Тому имеется множество свидетельств — от К. Д. Кавелина до В. В. Розанова».
Основные работы В.Г. Белинского
- «Дмитрий Калинин» (1830-1832)
- «Литературные мечтания. Элегия в прозе» (1834)
- «О русской повести и повестях г. Гоголя («Арабески» и «Миргород»)» (1835)
- «Ничто о ничём» (1835)
- «Стихотворения В. Бенедиктова) (1835)
- «Основания русской грамматики» (1837)
- «Гамлет. Драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета» (1838), цикл статей
- «Сочинения в стихах и прозе Д. Давыдова»
- «Герой нашего времени» (1840)
- «Русская литература в 1840 году» (1841)
- «Стихотворения М. Лермонтова» (1841)
- «Статьи о народной поэзии» (1841)
- «Похождения Чичикова, или Мёртвые души» (1842)
- «Русская литература в 1841 году» (1842)
- «Русская литература в 1842 году» (1843)
- «Русская литература в 1845 году» (1846)
- «Взгляд на русскую литературу 1846 года» (1846)
- «Николай Алексеевич Полевой» (1846)
- «Письмо Н. В. Гоголю» (1847)
- «Взгляд на русскую литературу 1847 года» (1848)
Список очерков о философе
….