Все свои главные философские работы Налимов написал в последние 25 лет жизни: от 60 до 85 лет. Василий Васильевич был настоящим философом, страстно размышлявшим о смыслах бытия. Совершенно неудивительно, что его работы тогда не интересовали Институт философии РАН. Василий Васильевич философию не «изучал» и не комментировал, он сам ее строил, сам выводил принципиально новое знание из обломков вчерашней метафизики и некоторого более тонкого, интуитивного знания, или, как писал сам Налимов, «слабой логики», согласно которой любое суждение может быть приемлемым, если то, что обсуждается, поддается пониманию хотя бы с помощью фантазии… <…>
… книги Налимова необыкновенно личностно ориентированы: каждый должен извлечь из них что-то для себя, о каких бы сложных вещах ни шла речь — о теории смыслов, философии числа или вероятностной модели языка. Поэтому у него так много книг, носящих мировоззренческий характер: «В поисках иных смыслов», «Канатоходец», «Искушение Святой Руси», «Облик науки», «Разбрасываю мысли», «Реальность нереального»… Нужно вчитываться в Налимова, иначе узнать его невозможно. Все самое важное он вложил в свои тексты. Что — «самое важное»? Что — главное? Есть несколько ключевых понятий, вокруг которых вращается мысль Налимова: смысл, язык, человек, спонтанность. Если все окружающее, весь мир рассматривать как своего рода текст, то это будет не что иное, как совокупность смыслов, связанных с помощью языка. <…>
Налимова интересуют нерешенные проблемы современной физики и религии, наука о времени, книги Карлоса Кастанеды и результаты работ Грофа в области измененных состояний сознания. Он изучает медитативные состояния и десять лет проводит сеансы медитации с группой художников. Он один работает как целый научный институт. Большинство его книг написано в последние десять лет жизни. После инфаркта он уже редко ездил в университет, но ни разу, придя к нему домой, я не видел, чтобы он занимался чем-то иным, кроме работы.
Существует загадка личности Налимова: загадка его силы и терпимости, убежденности и свободы от догматов. Ведь он продолжал считать себя анархистом. Вернее, рыцарем. По чистой случайности единственным оставшимся в живых рыцарем разгромленного ордена. Он принял посвящение в рыцарское звание, когда организация была уже обезглавлена и ее руководители сидели на Лубянке. Именно поэтому он не мог просто и незаметно уйти, не использовав знание, которым так щедро поделились с ним его учителя, не сделав жизнь неустанно творимой легендой, не высказав слова за тех, кто обречен на вечное молчание, не ответив на вопрос — во имя чего была принесена ими жертва? Он должен был в одиночку попытаться воплотить тот высокий идеал человеческого служения, который все они усвоили еще в юности. Каждым своим поступком, каждым написанным словом он должен был дать ответ: во имя чего погибли его товарищи…