Традиция интерпретации истории России в контексте глобальных экономических изменений возникла давно. Достаточно назвать исследования А. Корсака, П. Милюкова, П. Струве и И. Кулишера. Последние оказали серьезное влияние не только на отечественную, но и на мировую историческую мысль

Систематизируя различные подходы к описанию подобных «больших» волн развития, я взял на себя смелость предложить грубую схему их принципиального устройства и вытекающей из нее периодизации.

Вплоть до начала ХХ века в мировой социально-экономической и исторической мысли это понятие употреблялось в единственном числе. Современникам казалось, что речь идет об одной промышленной революции, возникшей в Англии. Временные рамки этого феномена различные авторы, которые описывали этот феномен в ХIХ веке, также проводили по разному. Лишь в 1915 году была сформулирована гипотеза, что вслед за большой волной промышленного и социального развития, которая возникла в Англии в ХVIII веке и подошла к своему пику в начале ХIХ века, по всей видимости следует новая, не менее масштабная волна, которую Патрик Гидденс назвал второй промышленной революцией.

Сегодня мы используем понятие «третьей» (Дж. Рифкин) и даже «четвертой» (Клаус Шваб) промышленной революции, содержание которых разные авторы, естественно, характеризуют различным образом. Однако практически все согласны с тем, что каждая прошедшая промышленная революция характеризуется:

Десять лет назад я рискнул продолжить эти размышления, поставив задачу рассмотреть русскую историю последних 350 лет в контексте эволюции МСРТ, больших волн развития, которые с конца ХVIII века принято называть промышленными революциями.

Большая группа авторов согласна с тем, что появление кандидатных технологий, впоследствии сформировавших платформу первой промышленной революции, можно проследить с 1700 года, а сама она разворачивалась вплоть до 1850-го. Соответственно, вторая промышленная революция охватывает период с 1850 по 2000 год. При этом ее географический центр переместился из Англии в США. Многие эксперты предполагают что на рубеже ХХI века начала складываться технологическая платформа новой — третьей промышленной революции.

Что касается меня, то я считаю, что английской промышленной революции предшествовала еще одна — которая разворачивалась с 1550 по 1700 год и которая, чтобы не отнимать у английской ее устоявшегося порядкового номера, может быть названа «нулевой». Центр этой революции, по поводу существования которой среди экономистов и историков продолжают идти существенные споры, благодаря стечению различных обстоятельств сложился на территории объединенных провинций, возникших на базе северных Нидерландов.

Как я уже сказал выше, в большинстве существующих периодизаций промышленных революций прежде всего фиксируется их технологическое содержание. Мы считаем, что не менее важно рассматривать изменения инфраструктур, социально-профессиональной структуры общества, а также систем производства, накопления, обращения и освоения новых знаний — о чем более подробно будет сказано ниже.

Введенная схема позволяет иными глазами взглянуть на феномены догоняющих индустриализаций, которые, как мы сегодня хорошо понимаем, не являются уникальными явлениями. Каждая «пионерская» промышленная революция и лежащая в ее основе индустриальная модель неминуемо порождала целую группу копиистов — более или менее успешных.

Когда то Павел Милюков, рассматривая русскую историю, предположил, что важнейшим фактором, подталкивающим страновые элиты к реализации программ догоняющей индустриализации было военное соперничество, которое с ХVI века оказывается тесно связанным с уровнем технического и экономического развития. Мы не можем принять тезис Мак-Нила, что подобное соперничество было единственным фактором догоняющих индустриализаций, но оно несомненно должно рассматриваться как важный фактор, влияющий на самоопределение элитных групп.

Если теперь нанести на введенную ранее схему широко известные факты истории России времен правления Алексея Михайловича и Петра Алексеевича Романовых, то мы увидим, что старт первой волны догоняющей индустриализации в России приходится ровно на смену больших волн промышленных революций.

И даже маршрут первого путешествия Петра лежит сначала в страну, которая отдает, а затем в страну, которая принимает эстафету промышленного лидерства.

Аналогичную зависимость мы видим и в сроках второй волны догоняющей индустриализации России, которая также начинается на переходе от первой ко второй промышленной революции.

Догоняющие индустриализации России

Как я уже сказал выше, Россия не одинока в ряду стран (говоря о стране, мы в данном случае всегда имеем в виду конкретную геометрию страновых, то есть проживающих на определенной территории, элитных групп), которые в эти переломные периоды — чуть раньше или чуть позже — выстраивали свои стратегии и тактики догоняющей индустриализации.

У меня сейчас нет времени утомлять вас перечнем этих элитных групп и сравнительным анализом тех решений, которые они принимали в эти драматические периоды своей истории.

Введенная схема также позволяет мне с некоторым опозданием сформулировать гипотезу об актуальности проводимого исследования.

Как вы, наверное, уже догадались, я исхожу из того, что сегодня Россия стоит перед лицом новой — третьей (а точнее, уже четвертой по счету) промышленной революции и, как следствие, веером возможных сценариев третьей в нашей истории догоняющей индустриализации.

В начале своего доклада я подчеркнул, что любая промышленная революция является не только длительным, но и многоуровневым явлением.

Помимо уровня, в котором разворачиваются сами технологические сдвижки — возникают, дорабатываются, применяются и масштабируются многочисленные кандидатные технологии, — я считаю необходимым выделить уровень, в котором складываются и строятся системы разделения труда и кооперации.

Важность этого уровня была известна экономистам очень давно. Адам Смит даже положил «разделениетруда» (специально пишу в одно слово) — прежде всего технологическое разделение труда — в основу формирования богатства народа.

Мне сейчас важно подчеркнуть только один аспект этого важнейшего явления. Уже в ходе «нулевой» промышленной революции мы видим, как, с одной стороны, расходятся, а с другой стороны, взаимно переплетаются два измерения систем разделения труда — я называю их соответственно «горизонтальным» и «вертикальным».

Принцип подобного разделения лежит на поверхности. Горизонтальное разделение труда — это РТ по производству некоего продукта: кораблей в нулевую, хлопчатобумажных изделий в первую или автомобилей во вторую промышленную революцию. Вертикальное разделение труда — это РТ по производству всех тех знаний, которые необходимы для производства этих продуктов.

Интуитивно ясно, что появление, технологизация и масштабирование тех или иных продуктов и способов их изготовления как бы «погружены» или «зашиты» в контур производства, накопления, обращения и освоения (использования) новых знаний. Для того чтобы появился «паровой двигатель» и для того чтобы он занял ключевое место в процессах поточного производства различных продуктов, в ходе первой промышленной революции нужен не только труд сотен и тысяч «анонимных инженеров» (как сформулировал Дж. Мокир), но и формирование многочисленных институтов, поддерживающих именно циклы жизни знаний.

Современная эпистемология дает нам в руки ряд представлений, позволяющих не только различать «субъективированные» и «объективированные» знания, но и описывать, как циклы жизни знаний зависят от существующих систем социального и экономического разделения труда, подталкивая или, напротив, тормозя те или иные технологические изменения.

При рассмотрении истории и перипетий российских догоняющих индустриализаций я сосредоточил свое внимание именно на этом уровне анализа. Другими словами, я предположил что как темп, так и качество названных процессов зависит от устройства складывающейся «вертикальной» системы разделения труда.

Названный подход, как мне кажется, позволил не только систематизировать те явления, которые неоднократно обсуждались в различных исследованиях русской истории, но и увидеть ряд новых граней, о которых я сейчас коротко скажу.

Я остановлюсь на трех вопросах:

Во-первых, я коснусь вопроса о масштабе и динамике формирования российской предпринимательской элиты.

Во-вторых, я постараюсь указать на трудности, которые возникали в ходе российских догоняющих индустриализаций с формированием ядра вертикальной системы разделения труда — тех специфических технологий мышления, которые, на мой взгляд, всегда были важнейшим элементом новых платформ технологий каждой следующей промышленной революции.

В-третьих, я попытаюсь выделить разрывы, возникавшие при переносе на российскую почву так называемых «клеточек» промышленных революций — организационных форм, обеспечивающих названные выше процессы производства, накопления, обращения и освоения новых знаний.

Не секрет, что каждая из промышленных революций создавалась руками сильного предпринимательского класса.

В экономическую теорию понятие «предпринимательства» и связанное с ним понимание функции предпринимательского мышления и деятельности входит сравнительно поздно — только в начале ХХ века.

В то же время на эмпирическом уровне всегда было известно, что доля торгового и технологического предпринимательства в больших Нидерландах, и особенно в объединенных провинциях, после 1575 года достигала 12-13 % населения. Эта активная прослойка, более половины из которой составляли иностранцы, в свою очередь составляла ядро «городского класса», численность которого в начале ХVII века составляла от 30 до 35 % населения.

В Англии численность предпринимательского «класса» уже достигает 20 % от общей численности населения, а в США как в конце ХIХ века, так и сегодня — в периоды кризисов и смены платформ — поднимается до 30 %.

Особенности формирования торгового предпринимательства в России до начала ХVIII века неоднократно становились предметом исследования. В данном контексте из всего массива имеющихся данных я бы выделил три аспекта.

Во-первых, деятельность русского торгового класса в этот период осталась внутристрановой; мировая торговля русскими товарами в подавляющем большинстве случаев была делегирована иностранным купцам.

Во-вторых, торговля наиболее прибыльными видами товаров и по наиболее выгодным маршрутам постоянно контролировалась казной; ограничение частной торговли препятствовало осуществлению долгосрочных проектов и формированию частных компаний.

В-третьих, эти факторы препятствовали не только накоплению торговых капиталов (что неоднократно было отмечено в литературе), но и аккумуляции в торговых династиях и компаниях специализированных знаний; специализация и качество торговой деятельности оставались низкими.

А. Корсак и Н. Фирсов считали, что именно конкуренция представителей различных сословий на торговом поприще не позволила сформировать ни поколенческие длинные цепочки наследования, ни компании, которые бы могли аккумулировать и развивать объективированные знания и в конечном счете стать инициаторами развития внутреннего производства.

Вместе с тем, если мы мысленно перенесемся в 20-60 годы ХVIII века, то обнаружим, что в этот период активно шло формирование прото-предпринимательского класса — как в среде крестьянства, так и в среде купцов и дворян. Масштабные реформы Петра I стимулировали ряд процессов, которые заставили активных представителей этих различных социальных групп развивать не только торговлю, но и начала промышленного производства. Однако существующее социальное разделение труда, выразившееся во второй половине XVIII века (в том числе за счет усилий Екатерины II) в укреплении сословной структуры общества — несмотря на рост численности населения и расширение геоэкономических границ империи, — по сути, препятствовало формированию технологического предпринимательства как движущей силы настоящего и будущего промышленного развития.

Дополнительными сдерживающими факторами все это время оставались низкая транспортная связность, общий уровень урбанизации и неэффективная структура городского населения.

Только перед Первой мировой войной — да и то исключительно в ряде городов (например, в Иркутске) — численность предпринимателей достигла критической массы, характерной для лидеров «нулевой» промышленной революции. Это произошло в том числе за счет усилий Столыпина по вовлечению в активный класс как части крестьянства будущего «кулачества», так и представителей других социальных групп — например, старообрядцев или еврейства.

К сожалению, точные статистические данные до сих пор отсутствуют. Из общих соображений можно заключить, что к 1912 году около 1,5 миллионов семей развивали предпринимательство в стране, которая насчитывала около 170 миллионов жителей, и около 25 % из них занимались видами деятельности, ориентированными на задачи второй промышленной революции.

Я исхожу из того, что на следующем шаге предпринимательство могло стать массовым. Но не стало. Как вы знаете, именно нарождающийся предпринимательский класс и его частные представители стали главными объектами классовой борьбы и физического уничтожения.

Мы исходим из гипотезы, что каждая промышленная революция привносила в платформу складывающихся технологических решений специфическую технологию мышления.

Нулевая промышленная революция была обеспечена технологизацией и масштабированием технологии конструирования — основы инженерной компетенции и формирования массовой инженерной профессии.

Первая промышленная революция в своем ядре содержала технологию проектирования, предметом которой стала экономически эффективная организация деятельности по созданию продуктов (в том числе машин).

Вторая промышленная революция технологизировала и масштабировала исследовательскую мыследеятельность.

В освоении этих все более и более усложняющихся технологий конструктивного мышления Россия существенно отставала от лидеров промышленной револции.

В тот момент, когда Стевин по поручению Мориса Оранского создает в 1600 году при Лейденском университете специализированный центр по подготовке инженерных кадров в России, никто не догадывается о важности массового включения инженеров в армию, флот и промышленное производство. Фактически лишь Петр I стимулирует как приток иностранных специалистов, так и подготовку отечественных инженерных кадров.

Он же может считаться и первым российским проектировщиком. Его попытки внедрить технологии типового проектирования в судостроении и городском строительстве, на мой взгляд, нуждаются в более детальном анализе.

В 1754 году технологии проектирования в Россию вновь привозит Растрелли, однако его попытка убедить Елизавету в необходимости учитывать фактор стоимости строительства при проектировании Зимнего дворца окончилась ничем.

Только в начале ХIХ века Александр приглашает Бетанкура, ученика Г. Монжа, в Россию, чтобы создать будущую школу инженеров путей сообщения, владеющих проектным мышлением.

С исследованием (технология мышления второй промышленной революции) все складывалось, на первый взгляд, лучше. Лейбниц убедил Петра I начинать с создания собственной Академии наук, в противовес геронтологическим университетам старой формации. Однако академики приехали в СПб уже после смерти того, кто понимал, зачем они нужны. Содержание академии было приравнено к содержанию царской конюшни. Но даже этот частичный проект дал свои всходы уже в следующем поколении.

Уже в 1743 году Ломоносов создает лабораторию по химии. Это была одна из самых современных химических лабораторий ХVIII века. Ему даже удалось получить права на монополию по производству цветных стекол. Однако вскоре созданная мануфактура обанкротилась. Лишь в 1824 году  Либих создает лабораторию, которая может считаться прототипом будущих исследовательских центров — ядер транснациональных корпораций, которые станут ведущей организационной формой второй промышленной революции.

Формирование в России целой россыпи современных исследовательских центров — в том числе на базе университетов — можно считать лейтмотивом последней четверти ХIХ — начала ХХ века. Достаточно назвать химическую лабораторию Менделеева, созданную по его запросу в 1894 году на базе СПБ политеха.

Третьей линией сопоставления хронотопа российских догоняющих индустриализаций с мировыми процессами промышленного развития является анализ тех организационных форм, которые в рамках каждой большой волны обеспечивали наиболее эффективное производство, накопление, обращение и освоение новых знаний.

Первые прото-промышленные кластеры возникают в больших Нидерландах в начале ХVI века. К моменту приезда Петра I в Заандам он уже прошел пик своей производительности, и несмотря на это каждый день со стапелей продолжает сходить один корабль.

За следующие 20 лет попыток активного создания отрасли кораблестроительства в России удалось построить чуть более 1000 кораблей, то есть по 50 кораблей в год, большая часть из которых не дожила до правления Елизаветы.

Специализированные производственные кластеры, прежде всего на основе использования местных природных ресурсов, складываются в России уже в ХIV-ХVI веках, но ни один из них не становится полноценной «клеточкой» промышленного развития — освоившим технологии разделения труда по деталям или модулям сложного продукта — до реформ Петра I. Классический пример копирования современного промышленного кластера — металлургический кластер Демидова на Урале.
Он возникает в 30-е годы ХVIII века, и об этом написана масса работ.

Благодаря этим организационным инновациям Россия не только на определенный период закрывает свои внутренние потребности, но к 1750 году занимает до 19 % мирового рынка железа и чугуна, а на рынке Англии эта доля в отдельные годы доходит до 50 %.

Мне представляется, что Туган-Барановский в своем знаменитом исследовании истории «русской фабрики» несколько поторопился с выводами.

В Англии отдельные примеры «фабрик» как клеточек первой промышленной революции, в отличие от кластера и мануфактуры, складываются только во второй половине ХVIII века.

В России подобные формы организации появляются только в 1850-х годах. Одним из первых массово создавать фабрики по текстильному производству начинает Людвиг Кнопп — представитель мирового торгового дома в этой сфере. Именно он после отмены ограничений на экспорт машин и оборудования Англией в 1842 году привозит в Россию и само это оборудование, и капитал на создание первых фабрик, и хлопок-сырец, и квалифицированных специалистов.

Комментарий

История создания ткацкой фабрики уходит своими корнями в 50-е годы XIX столетия. Состоятельный человек по имени Людвиг Кнопп приобрел этот остров для того чтобы построить на нем мануфактуру. Фабрика была возведена и оборудована не более чем за полтора года. Сразу же было запущено 8 тыс. прядильных машин

На этом примере мы видим, что отставание в освоении клеточки первой промышленной революции сокращается до 60-70 лет.

Первые прото-ТНК в мировой практике возникают в середине ХIХ века. К 1900 году их число достигает 50. Как я уже сказал выше,

в ядре новой клеточки второй промышленной революции лежат технологии исследовательской деятельности, что хорошо видно на примере формирования компании General Electric.

Можно предположить, что если бы не чехарда социалистических экспериментов с формами организации промышленности и промышленного развития, то два-три десятка российских транснациональных компаний с высокой вероятностью входили бы в сотню глобальных компаний второй промышленной революции.

Я знаю, что вокруг интерпретации феноменов дореволюционного промышленного развития в России в кругах историков идут бурные дискуссии. Но я смотрю на этот вопрос с другой стороны. На мой взгляд, СССР не сумел создать более производительную систему разделения труда прежде всего в силу неэффективной организации ее вертикальной компоненты — системы производства, накопления, обращения и освоения новых знаний. За всякий эксперимент надо платить. Спустя 100 лет мы оказались перед необходимостью вновь создавать постсоветские транснациональные компании в форме так называемых госкорпораций, обреченных на маргинальные позиции на глобальных рынках.

Если попытаться подвести промежуточные итоги нашего анализа хронотопа формирования вертикальной системы разделения труда в ходе двух догоняющих индустриализаций России предшествующих периодов, то я бы хотел выделить два момента.

Во-первых, мы видим, что до наступления большевистского эксперимента разрыв в уровне формирования вертикальной системы разделения труда неуклонно сокращается, приобретая к началу ХХ века почти неуловимый масштаб — выход на мировое лидерство к середине ХХ века был возможен, хотя, конечно, не гарантирован. О чем, кстати, говорит Столыпин, считая, что вмешательство России в глобальный военный конфликт — основной риск следующего этапа развития.

Во-вторых, мы понимаем, что сегодня Россия находится на гораздо более серьезном расстоянии от лидерских позиций в третьей промышленной революции, чем находилась царская Россия в начале ХХ века.

Спасибо за внимание!