Петр Щедровицкий

Игровое движение и организационно-деятельностные игры.

Вместо послесловия

Щедровицкий П.Г. Вместо послесловия // Вопросы методологии. 1994. № 1-2. С. 146-153.

/
/
Теория и практика ОДИ. Вместо послесловия

История вопроса

Статья «Игровое движение…» была написана в сентябре-октябре 1986. Непосредственным поводом для ее написания послужили рассказы А. Зинченко о его участии в игре под руководством И.Жешко в Волгограде по проблемам культуры и досуговой деятельности и обсуждение этого сюжета на семинаре в МИНГ и ГП имени И.М. Губкина (ныне «Академии нефти и газа»), где в тот момент мы с Поповым работали. В качестве ключевого дебатировался вопрос об отношении к другим игротехническим командам и группам: нами во многом двигала «борьба за методологическую чистоту ОДИ». В дискуссии также принимал участие Н. Алексеев и члены нашей «команды». Вскоре после этого обсуждения мы провели два обсуждения с С. Поповым (текст, к сожалению, не сохранился), и я написал статью; не помню, было ли обсуждение по тексту самой статьи (по всей видимости, нет). Одновременно были подготовлены две статьи по итогам игры П-12 (в Уфе в феврале 1986 г. на базе кафедры нефтепромысловой геологии нефтяного института; игра включала в себя легендарную впоследствии школу игротехники) и статья С. Попова о проектировании ОДИ, которая так и не была опубликована (во всяком случае в тот период).

Я не хочу быть понятым так, что статья «Игровое движение…» не является плодом совместного творчества. Последнее несомненно: все, что я делал и писал в 85—88 гг., было пропитано влиянием нашего общения, совместной работы и совместной игровой практики. Вместе с тем, очевидно, что данная статья писалась мною после: а) подготовки тезисов об исследовании в игре (как первое обоснование моей диссертационной работы), б) статьи «К анализу топики ОДИ» (изданной в Пущино в 1987 году; Сергей Валентинович любил шутить, что это статья, которую можно читать ровно до половины); проведения И-15 (о чем упоминает С. Попов) и написания мною работы под названием «Рефлексия И-15 или очерки методологического быта» (около 250 страниц машинописного текста), в которой я впервые для себя сделал попытку вписать историю игр в историю СМД-методологии, а историю «наших» игр — в историю ОДИ (многие моменты перекликаются с тем, что обсуждает Сергей Валентинович в своих комментариях). В этом плане публикуемая статья «Игровое движение…», без сомнения, является элементом развертывания и углубления моего личного понимания (видения) игры и игрового движения в их взаимоотношениях с СМД-подходом.

Любая реальная работа (статья, книга) является сложной конфигурацией по крайней мере двух (предельных, идеальных) типов текста: текста «трансляции» (ориентированного на «культуру», парадигматику) и текста «коммуникации» (ориентированного на конкретный ситуационный контекст полемики с другими точками зрения и мнениями). Чем более работа пропитана коммуникативными смыслами, тем интереснее ее читать в момент написания и тем более «несуразной» она кажется спустя некоторое время, когда ситуация изменилась и нет возможности понимать текст через отнесение к ситуативным контекстам. Наша статья, без сомнения, имеет большую долю ситуационных смыслов и компонент. Она направлена не столько на введение «действительного представления об игре», о котором так часто вспоминает Сергей Валентинович, сколько на достижение вполне определенных ситуативных целей и задач.

Читая его комментарии, я как бы «вспомнил» эти цели и в мгновенной рентгеновской «вспышке» увидел скелет прошедшей ситуации. Нашу статью я писал как обоснование моего личного «ухода» от игры (после 2-х с половиной лет напряженной игровой практики) и «возврата» к проблемам СМД-методологии. То, что С. Попов сегодня фиксирует как недостаток статьи: апелляцию к поверхностным моментам «игрового движения» (категории, действительно заимствованной мною из работ Г. Щедровицкого о системном движении), сведение игры к игровой форме и т.д. — все это были последовательные шаги на пути эмансипации СМД-подхода и парадигматического ядра методологических идей из-под «застившей многим глаза» вуали игровой формы и игровой техники.

Следует подчеркнуть, что в 86—87 гг. (в отличие от 1994 г.) вопрос о соотношении ОДИ и СМД-методологии (или методологической позиции вообще) обсуждался достаточно часто и был предельно серьезным вопросом самоопределения для всех, кто силою обстоятельств входил одновременно в методологическое и игровое движение. Некоторые участники кружковой работы после 1979 г. покинули его, не приняв (в том числе по принципиальным, ценностным основаниям) и не «встроившись» в игровые процессы. Некоторые из тех, что пришли на переломе (79—80 гг.), в частности С. Наумов и Ю. Громыко, в дальнейшем все время пытались, на мой взгляд, прорваться к «методологии» через игру. Этот вопрос, по всей видимости, был несколько притуплен для той генерации, которая пришла в «кружок» и «методологию» после появления и широкого распространения игровой практики. К их числу относится и С. Попов.

Первоначально многие участники ММК выступили категорически против проведения игр и этим предопределенных (с их точки зрения) искажений и редукций методологии. Однако чем больше возражений такого рода высказывали одни члены ММК, тем больше другие и новое поколение «методологов» вовлекались в игропрактику. Уже в ходе первых игр (от N 1 до N 12 — последняя состоялась в Харькове осенью 1982 г.) появилась группа людей, постоянно обсуждавших возможность проведения собственных игр. Одними из первых стали проводить собственные игры В. Дудченко и В. Заргаров (работавший в то время на базе ИПК Минатомэнергопрома), затем Б. Сазонов (впоследствии к нему присоединился П. Баранов), затем А. Тюков, П. Малиновский и А. Веселов, С. Наумов, И. Жешко, Н. Алексеев и его многочисленные ученики, О. Анисимов, А. Левинтов, Н. Цветков (в Москве), В. Чистов, П. Ковалев и Н. Тарасов (в Екатеринбурге), Б. Хасан, В. Болотов, И. Фрумин и А. Горбань (в Красноярске), К. Вазина (в Нижнем Новгороде), А. Зинченко (в Киеве), А. Буряк, В. Воробьев, Ю. Михеев и его группа (в Харькове), В. Руттас (в Тарту); список можно продолжать, потому что совершенно неизвестные люди, посетив игры, проводимые — воспользуемся «балетной» аналогией — третьим составом, с воодушевлением начинали «делать» собственные ОДИ.

(Доходило до смешного: на одной из игр Б. Сазонова, когда он заболел, общее заседание вынужден был вести Н. Алексеев, и после этого он стал…проводить собственные игры). Обычно все это начиналось с того, что новоиспеченный игропрактик объявлял свои игры в корне отличными от игр Г.П., часто присваивал им новое название (организационно-мыслительных, имитационных, коммуникационных, организационно-ролевых и т.д.), после чего полностью заимствовалась орг-форма, элементы игровой формы и «блоки» тематического содержания (многие программы игр являлись «точными копиями» неких прототипических игр, проведенных Г.П. или другими игропрактиками).

В этом плане красочно описанный С. Поповым «заговор» в поезде весной 1985 г. не был чем-то из ряда вон выходящим, а являл собой обычный синдром «автономизации» (болезненное состояние, которое в тот момент было характерно для всех молодых участников). По всей видимости, этот синдром не был специфичным для нашей генерации, но в отличие от семинарской практики игропрактика давала возможность реализоваться идее «автономии», что несомненно обладало своими позитивными моментами, хотя и содержало целый ряд опасностей.

Естественно, что члены ММК предыдущих генераций и «молодые волки» (наиболее талантливые и выделяемые самим Г.П. представители новой генерации, появившиеся после 1980 г.) иногда считали себя носителями «подлинной» и «единственно верной» технологии ОДИ, критиковали бурный рост, «цветение» игровой практики и факты появления «непрофессиональных» (плохо технически организованных) и «неметодологических» ОДИ. К числу таких критиков относился и я. В начале 1986 г., движимые благими намерениями, мы с Сергеем Валентиновичем предприняли опыт восстановления «полной структуры методологически организованной ОДИ», участвуя в качестве приглашенных методологов на четвертой игре Б. Хасана (она была посвящена разработке содержания образования и подготовке на психолого-педагогическом факультете КГУ). В результате Борис Иосифович был «сдвинут» с позиции руководителя игры, а сама она получила порядковый номер в послужном списке С. Попова.

В близком ключе проходило и обсуждение игры И. Жешко в Волгограде, а также стратегии участия А. Зинченко в данном мероприятии (см.: материалы архива П. Щедровицкого). Вместе с тем, уже в тот момент (в том числе и благодаря рефлексии красноярских событий и чрезвычайно жесткой позиции Г.П. по этому вопросу: он считал наши действия недопустимыми; правда, в дальнейшем, после посещения игр К. Вазиной его позиция стала меняться, а на закрытии совещания, посвященного десятилетию ОДИ, поглядев на «игроделов», он, по словам очевидцев сказал: «…облить бы вас бензином и сжечь…») был де-факто признан реальный плюрализм игровых (в том числе оргдеятельностно игровых) техник. Поэтому апелляция к понятию «игрового движения» для меня была попыткой в концептуальной и теоретической форме «признать» и «принять» факт существования многих разных техник и технологий игропрактики и «вернуться» к самому себе — к методологическим идеям, стимулировавшим развитие ОД-игротехники, и методологической парадигматике.

В силу этой установки в статье «Игровое движение…», на мой взгляд, все же присутствует вполне очевидное транслятивное ядро, которое и делает возможным ее публикацию спустя восемь лет после написания.

Категориальные представления игры

«Категория» переводится (в том числе) как «приговор». На мой взгляд, это этимологическое значение не случайно: всякая категория является «избыточной» для схватывания того или иного явления и не подлежит непосредственной проблематизации через апелляцию к «подлинной сущности вещи (явления)» или «несоответствия формы мышления и содержания». Смена категорий происходит по логике эволюции мира категорий, который лишь отчасти подвержен влиянию локальных проблематизаций. Во всяком случае, переход «количества» в «качество» здесь не очевиден.

И. Кант оставил нам различение «регулятивных» и «конститутивных» категорий. Одни из них определяют допустимые конструкции объектов нашей мысли, вторые — процедуры онтологизации, объективации, оестествления (натурализации) и овеществления (реификации). Методологическое мышление позитивно ассимилировало техники «движения в многих знаниях» и «молевого сплава», которые предполагают одновременное использование двух и более рядов категорий (в том числе «модальных категорий» [подробнее см. об этом работы Г. Щедровицкого о «второй категории системы», О.Генисаретского — о модальных категориях и мои — по методам онтологической работы).

Вопрос о построении ««категориального понятия игры» и «понятия ОДИ» развернуто дискутировался в 80—82 гг., начиная с И-2. Последняя длилась в течение 1979/80 учебного года и была посвящена «исследованию Игры-1». В этот период был предложен целый спектр различных категориальных представлений ОДИ (и игры вообще), многие из которых легли в основу схем и проектов игровой организации (были специально предназначены для подобного организационного использования). Последнее было определено специфической трактовкой процессов реализации как одной из форм объективации. В их числе можно назвать (перечислю то, что и как помню и данный список, несомненно, нуждается в дополнении и критике) прежде всего:

а)Представление ОДИ как сложной (многофокусной) организационно-технической системы (введено Г. Щедровицким в дискуссиях с Б. Сазоновым и А. Тюковым при подготовке И-1, впервые изложено мною в тезисах об игре в сборнике «Программно-целевой подход и деловые игры», а затем в статье Г. Щедровицкого в сборнике МНИИПУ). В простейшем случае ОДИ рассматривалась как единство и конкуренция трех фокусов управления — методологического, исследовательского и игротехнического; впоследствии были выделены в качестве самостоятельных организационный, антропотехнический, экспертный и др.

б)Представление ОДИ как имитирующей системы. (Отношение имитации подробно обсуждалось в 1980 г.; две версии изложены Г. Щедровицким в статье в сборнике МНИИПУ [игра имитирует большую социокультурную ситуацию] и мною в статье «К анализу топики ОДИ» [в игре имитируется будущее, новые структуры МД]).

в)Представление ОДИ как акта и сложной структуры рефлексивно организованной коммуникации. (Впервые было предложено М. Мееровичем на И-3 [эта ситуация описана Г.П в статье о схеме мыследеятельности], затем развернута в ряде дискуссий, в том числе на игре П-9 в дискуссии между Н. Алексеевым, С. Поповым и мной [впоследствии именно эта трактовка легла в основу работы на игре Б. Хасана — П-11 в Красноярске по восстановлению полной структуры ОДИ]).

г)Представление ОДИ как формы программирования работ (различные представления о рабочих процессах, режимах, о различных типах носителей мыследеятельности вводил в 80—82 гг. С.В. Наумов); из этих обсуждений впоследствии появлись схема игры как единства игровой формы, тематического содержания и рабочего процесса.

д)Представление ОДИ как единства play, game и performense. (После публикации статьи «К анализу топики ОДИ» один из читателей напомнил мне, что впервые это представление ввел не Ю. Громыко, а П. Малиновский, вдохновленный опытом проведения игры на Белоярской АЭС летом 1980 г. и представил в своем докладе на конференции по проблемам игры в марте 1981 г.).

В дальнейшем другие категориальные представления и характеристики ОДИ были предложены в ходе рефлексивных обсуждений игр. Особое место занимает И-39, посвященная построению системно-типологического понятия игры (Горький, январь 1985 г.). Я уже подчеркивал выше, что любая разработка является элементом некого комплекса идей и представлений, имеющих персональный характер и возникших в ходе индивидуальной истории размышляющего; поэтому целесообразно вспомнить мою работу в плане анализа и категориальной характеристики игры. На И-39 я, в частности, ввел представление ОДИ как системы ранжированных позиций и движения по позициям (элементы этого представления изложены в тезисах о рефлексии [перепечатано в ж. «Вопросы методологии», № 2,1991 ]. Одновременно при подготовке статьи «К анализу топики ОДИ» было введено представление об игре как связке трех МД: обыгрываемой, собственно игровой и играющей («внешней» МД). Позволю себе привести развернутую цитату из названной статьи:

«Мы уверены в том, что любая игра есть сложный комплекс, связка нескольких (по крайней мере трех) разных деятельностей и ядро игры образует деятельность над деятельностью, а точнее одна мыследеятельность (МД), охватывающая и ассимилирующая другую МД. Рассматривая такое ядро игры (рис. 1), мы, естественно, спрашиваем о том, как в «рамках» собственно-игровой МД представлена та МД, по поводу которой совершается и развертывается обыгрывание. Ясно, что эта обыгрываемая МД должна быть соорганизована тем или иным образом, снята, выражена в некоторой предметной форме «внутри», в собственно-игровой МД. Ребенок скачет на палке. При этом, когда ребенок скачет на палке, он твердо знает, что скачет на палке, и на все «хитрые» вопросы отвечает: «Нет, я не скачу на лошади и не изображаю скачку на лошади». Ребенок рефлектирует по поводу скачки. Смысл игры — в рефлексии и рефлексивном мышлении по поводу деятельности и МД.

Однако для того, чтобы стала возможна такая рефлексия, сама деятельность или МД должна быть как-то представлена, дана для рефлексии и проигрывания. Она дана сюжетно.

Сюжет представляет обыгрываемую МД внутри собственно-игровой МД. Сюжет закрепляет основные моменты МД, которая рефлектируется. В этом контексте должны быть поняты, осмыслены и правила игры, и те материальные образования, которые замещают фрагменты и структуры обыгрываемой МД и по поводу которых развертывается игра».

И далее: «Помимо закрепленной и фиксированной в правилах и материальных образованиях компоненты игры, существует широкий план замыслов и целей, проектов и программ, сценариев действия и ситуаций — борьбы, соперничества, партнерства. Все то, что включено в пространство игры и развертывается в игре, это и есть игра. Здесь тот или иной ход выступает не только сам по себе, но и как знак другого — комбинации или целой партии, ловушки, тактики, стратегии и целей. Цели лежат как бы вне игры и в то же время — в игре. План свободной игры как импровизации открывает перед нами еще одну (третью) МД, ту, которая играет и из которой устанавливаются цели и границы игры. Эта МД, являясь на деле ведущей и определяющей, остается скрытой, и может быть выявлена только опосредованно, через интерпретацию глубинных оснований игровой импровизации. В этом парадокс игры: всякое действие, ход по правилам в игре приоткрывает нам область обыгрываемой МД, ее принципиальное устройство; всякое свободное действие, ход импровизации приоткрывает другую область — той МД, из которой исходят цели и стратегии обыгрывания. Игра имеет как бы двойную границу: собственно игровая МД замкнута в пространстве двойных ограничений.

Другими словами, всякая игра представляет собой сложный мыследеятельностный комплекс и включает в себя по крайней мере три мыследеятельности: «внешнюю», техническую, как бы «производственную», в которой формируются цели и целевые установки на игру; обыгрываемую МД, представленную сюжетно или в виде тех или иных предметных и знаковых «заместителей», включенных в сюжет и связанных правилами игры; и, наконец, собственно-игровую МД.

Последняя как бы распадается на две «зоны»: зону, отражающую обыгрываемую МД, связанную правилами и материальными организованностями, и зону, отражающую «внешнюю» МД в ее принципиальной структуре. Проиграть или обыграть одну МД с особыми установками из другой МД — вот граничные условия, задающие игру как таковую и ее рефлексивное пространство (Рис. 2)».

И, наконец, вывод: «Сложность игры, таким образом, определена полнотой ее мыследеятельной структуры и актуальной представленностью всех (по крайней мере трех) планов МД в пространстве рефлексии играющего. Сведение пространства рефлексии и структуры игры к непосредственному манипулированию предметно-знаковыми организованностями по установленным правилам упрощает игру. Расширение пространства рефлексии и пространства самоопределения за счет усложнения «внешней» МД и обыгрываемой МД с необходимостью учитывать оба плана при построении игрового действия — усложняет игру и создает ситуацию экзистенциального (хотя и игрового) риска. Игровые ходы уже не являются определенными и детерминированными, центр тяжести игры смещается в сторону самоопределения игрока. Правила еще должны быть выработаны и установлены в ходе самой игры.»

Сопоставляя данную схему игры с представлением об ОДИ, как сложно организованном рефлексивном движении по позициям, можно увидеть, как наложение этих двух категориальных представлений дает ту версию игры и ОДИ, которая изложена в статье «Игровое движение…». Позиционный анализ «внешней МД», целей, программ и замыслов внешних позиций, играющих игрой, является в данном случае раскрытием сущности ОДИ, введением действительного представления о ней (в точном понимании проблемы «сущности» и «существования» в СМД-подходе).

Следует также напомнить, что С. Попов (по крайней мере, с момента подготовки заключительного доклада на П-11 в Красноярске) вынашивал и развивал представление об игре как «общественной системе» и «институте». В дальнейшем это представление получило развитие в обсуждениях идеи «права» и «судопроизводства» весной 1987 г. (см.: Материалы Y Всесоюзной школы молодых ученых-юристов «Методология организации прикладных комплексных исследований и разработок в области права», Ярославль, 1990 г.).

Понятие "игрового" движения

Одним из основных понятий для осмысления истории и современного состояния игровых практик до сих пор, на мой взгляд, является понятие «движения». Это понятие входит в арсенал макросоциологического умозрения и призвано связать (объединить) два измерения происходящих общественных и деятельностных процессов: социальное и культурное. Другими словами, обращение к понятию «движения» и его использование в анализе нужно для того, чтобы объединить имманентное развитие культуры и движение социальных ситуаций, проанализировать игровую практику как с точки зрения ее истоков и обстоятельств, в которых возникли принципиальные разрывы и рассогласования, а затем сформировались те силы и социальные группировки, из которых сложилось социальное тело движения, так и с точки зрения тех культурных ориентаций и возможных культурных продуктов, которые может создать данное «движение».

Однако важно подчеркнуть, что объединение разных факторов и разных эпистемических образований, которое мы наблюдаем в области игропрактики, не может быть объяснено из имманентного развития самих этих образований — оно есть результат весьма случайного стечения исторических обстоятельств, результат определенной исторической ситуации, в общем внешней для каждого из этих образований. Таким образом, обращение к ситуации необходимо для того, чтобы ввести и объяснить определенную конфигурацию разнообразных элементов и обстоятельств, точнее даже — их соединение, образование соцелостности.

В методологическом плане хотелось бы подчеркнуть, что «ситуации» при этом рассматриваются как своего рода производящая сила — неважно, идет ли речь о ситуации, складывающейся в самом движении, или о ситуации, стимулирующей движение; в любом случае мы вынуждены признавать за социальными и социокультурными ситуациями особую генеративную способность, приводящую к появлению тех или иных новообразований в эволюционно-исторических процессах.

Конечно же, мы имеем дело с различными типами таких ситуаций. В случае возникновения кибернетики это была индивидуальная ситуация Н. Винера (или ситуация узкой группы его сподвижников и сотрудников, ситуация кружка или нескольких кружков плюс индивидуальная история исследований и работ Винера). В случае системного движения это уже совсем иная ситуация, когда складывается сразу и одновременно несколько кружков, которые затем довольно быстро объединяются в рамках одного движения. Но суть и цель такого движения — социализация себя: создание институтов и журналов, проведение конференций и симпозиумов. Собственно познавательные и культурные задачи стоят здесь на заднем плане, хотя все время упоминаются и учитываются — социализация нужна для создания определенной культуры и ее распространения.

По-видимому, в становлении и оформлении движения можно выделить несколько фаз и этапов. Ядром и центром кристаллизации выступает какая-то программная работа. Это может быть индивидуальный труд или манифест группы, кружка, направления. Потом вокруг этой работы начинают группироваться «последователи» и единомышленники. Многое зависит от общности и неопределенности формулировок самой программы: чем она уже и определеннее, тем меньше сторонников она может объединить. В параллель с исходной программой оформляются другие, близкие к ней, но существенно трансформирующие ее цели, идеалы, средства и методы или пути достижения. Если программ становится много и ситуация в силу этого становится фактически беспрограммной, но участники по-прежнему считают себя принадлежащими к объединению, то мы имеем движение в чистом виде.

По-видимому, движение от кружка или школы отличается, прежде всего, теми целями, которые оно перед собой ставит. Основная цель движения — социализация чего-то. Но очень часто еще нет того культурного содержания, которое нужно социализировать. И поэтому движение выливается в сумму инициатив по социализации определенных групп людей, в борьбу за получение ими мест, лабораторий, финансов и т.д. Может существовать и принципиально иная цель: борьба за изменение представлений, способов и стилей мышления и т.п. Последнее, по всей видимости, наиболее близко к специфике и «природе» игрового движения, что и становится предметом анализа в публикуемой статье. Вместе с тем, можно выделить еще целый ряд образований, социализация которых в равной степени может стать «целью» движения:

— «захват» определенной группой людей мест в уже существующих организациях с расчетом, что там они смогут делать свое дело;

— повышение статусов данных людей, что само по себе является важным условием деятельности и заключает в себе потенции для дальнейшей всеобъемлющей социализации;

— создание социальных организаций для осуществления данной деятельности и т.д.

Социализация норм должна быть, по-видимому, отнесена к культурным аспектам движения, а социализация продукта — к чисто социальным (или социетальным, как говорили в ММК в 60-ые годы). Весьма интересным в анализе движений становится игра целей и средств. Захват мест, создание организаций, повышение статусов (что в принципе является лишь средством достижения определенных культурных целей и результатов) в каждый момент может стать самостоятельной целью движения, а достижение возможных культурных целей или обещание достичь их будет выступать лишь как средство достижения социетальных целей.

Таким образом, движение призвано связать и объединить друг с другом социальные и культурные процессы. Другими словами, движение представляет собой такую организованность исторического процесса и такую форму организации социальной жизнедеятельности людей, которая переводит социальные напряжения и разрывы в форму специфических культурных продуктов, в единицы, включенные в процессы трансляции и воспроизводства. Однако, этот переход не может считаться автоматическим, что наглядно продемонстрировала история игрового движения и, в частности, движение ОДИ, как значимый элемент игрового движения на территории бывшего СССР.

При этом следует подчеркнуть, что движение является переходной формой организации человеческой деятельности: если оно хочет быть продуктивным в культурном плане, то оно должно неизбежно вылиться в другие формы социокультурной организации и отрицать самое себя. Именно поэтому необходимо обратить внимание на сформированность идеологии данного движения, на то, каким образом оно выделяет себя и сознает себя как особое движение, как противопоставляет себя другим и как, в конечном счете, видит формы своего развертывания и культурного перерождения. Также подчеркну, что самосознание без видения возможных культурных продолжений будет достаточным для существования движения, но далеко не достаточным для того, чтобы внутри этого движения сформировались культурные единицы и организованности, будь то методы, предметы, институты, стили мышления, теории или будущее тело профессии.

Ответить на вопрос о перспективах того или иного движения можно, только отвечая на вопрос, чем оно хочет, может и должно стать. При этом, естественно, внутри самого движения, по мере его складывания, формируются различные направления и концепции, по-разному оценивающие исторический смысл движения, питаемые различными социальными ситуациями и видящие совершенно разные перспективы дальнейшего развертывания движения и его культурного оформления. Чуть ли не каждое направление внутри движения стремится направить его по своему пути, поглотив и ассимилировав все другие.

Когда мы говорим об игровом движении, то вопрос осложняется еще и тем, что оно начало развертываться у нас в стране с опозданием относительно мировых процессов в условиях существенного сдвига идеологии и ломки существующей хозяйственной и общественной структуры. Это приводит к тому, что по объему игровое движение (по сути дела) совпадает со всем движением за «перестройку» и «реформу» общественного организма, что достаточно отчетливо понимал, на мой взгляд, Г.П. Щедровицкий. В силу этого движение оргдеятельностных игр было вынуждено снимать в себе и в своей идеологии весь спектр идеологических, социальных и культурных противоречий современной ситуации.

Именно это заставляет нас снова и снова возвращаться к истории и перипетиям становления и развертывания игровых практик, обращая внимание на существовавшие формы осознания ситуации, способы проектирования культурных продуктов, способы самоопределения различных позиций внутри движения. Естественно, что эти формы осознания всегда расходятся с реальной практикой деятельности, но, вместе с тем, являются важнейшей составляющей ситуации, во многом управляющей другими факторами и моментами. Другими словами, говоря о движении и выдвигая претензию на его анализ, мы, по сути дела, фокусируемся на мире идей, на идеологическом слое движения, на мыслительных структурах, для которых все остальные разграничения деятельности, все социальные и культурные оппозиции хотя и существенны, но отнюдь не являются определяющими. Именно такая фокусировка на идейном и идеологическом слое движения позволяет проводить реалистичный анализ и делать некоторые выводы.

Июнь 1994 г.

Поделиться:

Игровое движение и организационно-деятельностные игры

Игровое движение и организационно-деятельностные игры

В последние годы в гуманитарных областях знания и различных сферах общественной практики уделяется большое внимание пропаганде игр и игровых форм организации мышления, общения и деятельности людей.
К анализу топики организационно-деятельностных игр

К анализу топики организационно-деятельностных игр

Для основного контингента участников организационно-деятельностная игра (ОДИ) начинается с установки или установочного доклада организатора. Однако для самого организатора и его «штаба» игра уже идет...

Методологическая Школа
29 сентября - 5 октября 2024 г.

Тема: «Может ли машина мыслить?»

00
Дни
00
Часы
00
Минуты

С 2023 года школы становятся открытым факультетом методологического университета П.Г. Щедровицкого.