Петр Щедровицкий
Программный подход в контексте системомыследеятельностной методологии
Щедровицкий П. Г. Программный подход в контексте системодеятельностной методологии // Программирование культурного развития: региональные аспекты. Вып. I. М.: НИИ Культуры, 1991. С. 34-92.
Оглавление:
Исторические и логические заметки к вопросу о действительном и действующем знании
Идея деятельности: представления о воспроизводстве деятельности и трансляции культуры
Системомыследеятельностная методология как практическая философия и основание прожективных типов мышления и деятельности
Контуры понятия «развития» в системомыследеятельностном подходе
Мышление как не-деятельность: заметки к вопросу о смысле возникновения мыследеятельностных представлений в ММК
Методологические заметки к вопросу о развивающейся мыследеятельности: новые горизонты программирования
Введение
Мы рассматриваем XX век как век великих свершений и достижений в области науки и техники. И это действительно так, хотя история внесет еще много корректив в наши представления, назовет многое из того, что мы считаем важным и значительным, мелким и незначимым, и наоборот, выделит на передний план и назовет великим то, что мы просто не замечали и не видели. Такова функция истории. Хотя, в принципе, внимательно рассматривая повороты социокультурных событий, мы могли бы выработать несколько большую проницательность и научиться раньше видеть и замечать те исключительно важные перемены, которые сначала происходят подспудно, а затем обнаруживают себя в массе скоротечных и для поверхностного разума совершенно неожиданных событий.
С нашей точки зрения, одной из таких перемен, характеризующих лицо XX, а может быть и XXI столетия, одной из таких исторических тенденций, которые повлекут за собой самые радикальные последствия для всей организации мыследеятельности и жизнедеятельности, является кризис научного мышления и становление нового типа мышления, который может быть назван методологическим.
Человеческое мышление и человеческая культура являются по сути своей историческими. То, что мы обсуждаем и решаем сейчас, имеет смысл лишь в связи с тем, что происходило и делалось раньше совокупными усилиями человеческого разума. Неверно думать, что человеческое мышление и человеческая культура только прогрессируют, непрерывно аккумулируя все, что было в прошлом. В ходе исторической эволюции очень часто то, что было достигнуто и продумано, забывается, теряет свою значимость и заменяется гораздо более примитивными представлениями. Так, в частности, произошло со многими вопросами логики и методологии в период широкого распространения и господства научной идеологии. Именно поэтому сейчас, когда вопросы методологической организации мышления и деятельности вновь выступают на передний план и становятся актуальными, очень полезно было бы обратиться к истории, восстановив ее ход, к опыту, полученному предшествующими поколениями, а затем проанализировать его с новых точек зрения.
Научные и технические революции не новость для человечества. Мы знаем примеры их в нашей недавней истории: такова научная революция XVII столетия. Однако, как бы это ни показалось странным, мы сегодня, на рубеже XXI века, очень близки к эпохе, когда писалось «Великое усовершенствование науки», мы очень близки к ситуации, в которой появились галилеевы «Диалоги» и дали начало новым способам мышления, «новому органону», а вместе с тем и «новой науке».
Столетия, предшествовавшие работе Галилея, были годами медленного, стихийного, «естественного» развития знаний о мире. Открытия не столько делались, сколько возникали. Знания не строились, а получались, и это был тяжелый и мучительный процесс накопления и наращивания нового понимания. По сути дела производителем науки и знания была сама история, история многочисленных проб, которые в большинстве своем приводили к ошибкам, проб, из которых лишь некоторые давали результат. Не было средств и возможностей для того, чтобы превратить этот естественно-исторический процесс в сознательную и целенаправленную деятельность в процессе целенаправленного конструирования знания, не было и таких целей. Уже в силу этого крупицы знаний, которые удавалось выработать, становились основой трансляции и преемственности человеческих поколений — наукой, т. е. тем, чему следовало учить как величайшему приобретению и богатству рода человеческого.
XVII век все перевернул и изменил.
Конечно, у него были свои предшественники и свои пророки. Этот переворот по крупицам подготавливался в течение нескольких предшествующих столетий — как в недрах схоластической философии и технологии, так и в ходе технического творчества и изобретательства, в процессах испытания «природы» и в ходе конструирования новой космологии, в рамках которой человек рассматривался как источник и творец знания. Но именно в XVII веке сначала небольшое число просвещенных умов Европы, а потом все большие и большие массы специализирующихся ученых стали конструировать, «производить» научные знания. Это был период бурного расцвета математики и приложения ее во многих дисциплинах натурфилософского цикла; период оформления наук, образовавшихся по прототипам Галилеевой «механики». Не только для Галилея, но и для братьев Бернулли, для Лейбница и Эйлера создание новых знаний стало профессией. Они не размышляли и не спорили, как философы античности, они, как выражался Эйлер, «вычисляли».
Этот переворот стал возможен потому, что Галилей, ориентируясь на философские основания платонизма, по сути дела заменил эмпирическое наблюдение и «познание» конструированием. Будучи философами и методологами прежде всего, представители Мерсеновского колледжа и итальянские ученые сумели осознать механизм появления знаний; можно сказать, что они отрефлектировали сам исторический процесс, исторический механизм образования знаний н превратили его в принцип и организационную схему своей индивидуальной деятельности. Развертывая принципы платонизма, они вышли к пониманию значения и места «идеальной действительности мышления»; были построены системы таких действительностей, в которых новые понятия не открывались, а создавались путем проблематизации и развертывания ранее существующих понятий и конструкций. Познание законов природы превратилось из дела истории в дело частных лиц и отдельных людей. Оно стало доступно им. И чем дальше шел процесс рефлексивного осознания этих видов деятельности, чем больше он отражался в правилах, чем больше создавалось оперативных систем, соответствующих разным видам идеальной действительности, тем четче и резче оперирование в ней фиксировалось в аксиомах, законах и правилах, тем более простой и доступной становилась эта деятельность и, естественно, тем большее число людей могло принимать в ней участие.
То, что было сформировано и выделено более 300 лет назад и составило ядро новых наук, сегодня перестало существовать благодаря своему безудержному и ничем не ограниченному развитию. Мы пришли к тому, что деятельность по конструированию новых знаний технологизирована, доступна инженерам и лаборантам от науки. Для того чтобы развивать «науку», не нужно уже присваивать и ассимилировать всю прошлую культуру, не нужно осваивать историю и современный уровень человеческого мышления, не нужно быть мыслителем, философом и методологом. Наука перестала быть сложной, и сегодня достаточно освоить несколько простых разделов и конструктивную способность для того чтобы двигать вперед научное знание.
Рефлексивное осознание процессов образования научных знаний и решение задач конструктивным путем на этапе научно-технической революции XVII столетия, несомненно, было огромным шагом вперед. Но вместе с тем были сняты и отодвинуты в совершенно иные плоскости все проблемы истинности создаваемых конструкций.
Конструктивная деятельность, в отличие от познания, не включает в себя проблем истинности и не ориентируется на этот эпистемологический критерий. По сути дела, истинность обеспечивается условиями конструирования — теми онтологическими картинами идеальной действительности, на которых строится знание, теми процедурами работы, которые закреплены в навыках или соответствующих правилах. Но это вместе с тем означает, что конструктивная наука обеспечивает истинность своих продуктов лишь в той мере, в какой они соответствуют этим онтологическим картинам и этим правилам, т. е. лишь в той мере, в какой конструирование остается в их традиционных пределах.
Не решает проблемы истинности знания и традиционный научный эксперимент, который, по распространенному мнению, должен решать именно эту проблему. Ведь эксперимент, создававшийся в недрах науки, как система оценки знания на деле целиком и полностью опирается на идеологию создания искусственных условий, в которых может быть реализована, а вместе с тем и верифицирована построенная конструкция знания. Другими словами, наука в лице экспериментальной деятельности создавала искусственную ситуацию, полигон, на котором проблема соотношения «предмета практики — содержания знания» подменялась проблемой соотношения знаний и конструктивного объекта, лежащего в границах экспериментального оперирования.
Таким образом, для рассмотрения вопросов истинности знания, а также проблем прикладности результатов исследований необходимо было выходить за границу самой науки, привлекать более широкий философский и методологический контекст.
Это означало, что решение проблемы «практичности» (в платоновском смысле этого понятия) предполагало очень глубокое и обязательно историческое освоение условий и рамок конструктивной деятельности. Однако историческое видение такого рода не было обеспечено ни системой массового образования, ни системой специальной научной подготовки, выработанной к концу XIX столетия и ориентированной по преимуществу на «ремесленный» и технический способ формирования специалистов.
Вместе с тем конструктивная деятельность в знаковых сферах получала дополнительную поддержку и подкрепление в техническом творчестве и технологической экспансии по отношению к живой природе. Реализация отношений, созданных в знаковом мире, в техническом материале оказалась не столь уж трудным делом, как это могло казаться даже в XIX столетии. Атомная бомба и вычислительные машины дают наглядный пример того, что может совершить технический разум. Знание, даже если оно не удовлетворяет критериям познания и не достигает истинности, всегда находит себе обоснование со стороны всевозможных программ технической и технологической реализации.
Атомная бомба и вычислительные машины дают наглядный пример того, что может совершить технический разум. Знание, даже если оно не удовлетворяет критериям познания и не достигает истинности, всегда находит себе обоснование со стороны всевозможных программ технической и технологической реализации.
Техническая реализация онтологических предположений и знаний, полученных в науке, как показывает опыт последних десятилетий, действительно создает новый мир, но мир с самого начала ограниченный наличными представлениями и уже далеко не удовлетворяющий нас хотя бы с экологической точки зрения. Технологическая экспансия и экологический кризис в этом смысле предопределены предшествующим развитием онтологических картин в философии и способов научного мышления.
Само наличие такой точки зрения и такого предположения заставляет нас более подробно анализировать способы научного мышления и деятельности и вместе с тем искать другие, может быть альтернативные способы организации мышления, которые могли бы прийти на смену науке.
Для этого остановимся подробнее на вопросах эпистемологии.
Каждая знаковая конструкция может рассматриваться как канонизированное выражение процессов и процедур нашей деятельности. Мы осуществляем мыслительную деятельность, особое оперирование с идеальными объектами, и всякое знание как конструкция есть форма фиксации этого оперирования, другими словами — нашей деятельности и мыследеятельности. Вместе с тем у этой же конструкции есть другая сторона: мы рассматриваем знание или его компоненты как «образ», изображение каких-то объектов существующего вне нас мира.
Искусственное отношение знания и объекта или предмета практики меняет отправную точку анализа. Сегодня, как мы пытались показать, благодаря господству конструктивных методов и их высвобождению от отношений и критериев истинности, многие и многие конструкции не могут уже рассматриваться как образы и изображения объектов окружающего нас мира или корреспондировать с последними. Для того чтобы сохранить все преимущества научного и конструктивного подхода, но при этом по-новому решить проблему прикладности знаний — по сути дела создать новый органон и новую генерацию практических наук — необходимо сформировать ряд специфических способов и форм мышления, эти подходы должны ассимилировать преимущества научного подхода, но определиться как особая формация мыследеятельности, которую целесообразно назвать методологической.
Методологическое мышление начинается с анализа процессов деятельности и знаний об объектах окружающего нас мира, а не с самих объектов, взятых в натуральной данности. Такое мышление начинается с эпистемологии, и уже затем, через анализ систем знания и процессов познавательной деятельности, через знание законов и механизмов самого мышления, воссоздает и реконструирует изображение объекта, выстраивая его онтологическую картину.
Всякое знание как конструкция содержит в себе две стороны, два аспекта: с одной стороны, оно является выражением деятельности, с другой — изображением объекта. В знании оба эти момента, обе стороны сплавлены воедино, неразделимы. Всякое знание есть образ объекта, но лишь благодаря деятельности и через деятельность, благодаря мышлению и через мышление, благодаря тому что мыследеятельность включает объект в себя, ставит его в отношение к другим объектам, расчленяет и вновь собирает, одним словом, благодаря тому, что мышление, используя возможности и механизмы рефлексии, движется по объектам и «движет» их. Если же мы спросим, каков объект вне деятельности, объект в себе и для себя, то не сможем ответить на этот вопрос. Маркс в первом тезисе о Фейербахе говорил, что постановка подобного вопроса, связанная с созерцательным отношением к миру, была основной ошибкой предшествующего метафизического материализма. Но из того обстоятельства, что мы всегда берем объекты в деятельности и должны рассматривать их как предметы практической, чувственной или познавательной деятельности, еще не следует, что нельзя и не должно ставить вопрос о том, каков же объект сам по себе. Указав на включенность объектов в деятельность и их существование в деятельности, К. Маркс вслед за Гегелем разработал метод, который позволяет расщеплять и расслаивать всякое знание, разделяя в нем то, что относится к деятельности и ее необходимым формам и то, что относится к объекту и может рассматриваться как образ этого объекта.
По сути дела Гегель и Маркс в рефлексивной методологической форме описали и спроектировали то, что позднее осуществил А. Эйнштейн в своем анализе понятия времени при создании теории относительности.
Стремясь выяснить содержание понятия времени, он принципиально изменил направление поиска: стал анализировать не объект как таковой, а ту деятельность, те исследовательские процедуры, которые мы совершаем, создавая понятие времени. Таким путем ему удалось выделить те объекты, которые мы сопоставляем в процессе познания, установить отношения, которые складываются при этом, «развести», отделить друг от друга сами изучаемые объекты и процессы или объекты, используемые в качестве средств изучения. Этот способ анализа перевернул привычные научные представления и позволил намного глубже, чем раньше, проникнуть в суть самих изучаемых процессов. Способ мышления Эйнштейна был диалектическим как раз в том смысле, какой ему придавал К. Маркс: более глубокое проникновение в суть объективных процессов через анализ той деятельности, посредством которой мы их познаем.
Такой анализ позволил Эйнштейну описать процедуры осуществляемых нами сопоставлений и отделить их от того, что являлось их объектом. «Движение» и «одновременность» были отделены от числовых характеристик «пути» и «времени», выражающих сопоставляемые пути двух движущихся тел.
Гегель и Маркс утверждали, что подобный анализ должен быть проделан для любого понятия, для всякого человеческого знания, и именно он даст нам высшие критерии объективности вырабатываемых в науке знаний, критерии двойной объективности — и с точки зрения собственно философских представлений о возможном устройстве мира в целом и его отдельных объектов.
В работе А. Эйнштейна еще не были разделены и разведены процессы анализа познавательной деятельности и процессы создания новых понятий об объектах. Именно поэтому вся его работа выступала как собственно физическая. И если сейчас такой путь исследования и повторяется кем-то, то представителями специальных наук. Но этот путь анализа содержит две разнородные части: первая из них — анализ познавательной деятельности — не может входить в специальные исследования, а представляет собой совершенно специфическую работу, задачу логического и методологического рассмотрения.
Эйнштейн осуществил анализ процедур исследования только для того, чтобы решить свою задачу. Он не знал заранее и не осознавал действительного значения и смысла того, что делал. Он просто создал новую процедуру специального исследования, и мало кто обратил внимание на то, что он реализовал принцип новой логики и воплотил в ткани предметной работы особое направление анализа мышления. Теперь, когда это осознано, нужно провести разделение задач специальных наук и методологии, сознательно очертить предмет логических и методологических исследований и сформулировать принципы новой методологии.
Однако на пути формирования методологии и эпистемологии стоят представления и понятия, укоренившиеся в философии и теории познания, понятия несомненно, имеющие свое историческое значение и культурно-исторический смысл, без критики и проблематизации которого не может быть оформлен новый методологический способ мышления и деятельности.
В дальнейшем мы остановимся подробнее на нескольких ключевых понятиях, задающих контуры системомыследеятельностной методологии.