Петр Щедровицкий
Три индустриализации России
Щедровицкий П.Г. Три индустриализации России: М.: TerraFantastica, 2018. - 152 c.
Три индустриализации России
Сегодня все чаще и чаще можно услышать вопрос: сумеет ли Россия в ХХI веке ответить на стоящие перед ней новые технологические, социальные и экономические вызовы? По мнению автора, при оценке текущих процессов и планировании будущих действий важно провести анализ прошлых этапов промышленного развития и выявить причины унаследованных проблем.
«Три индустриализации России» посвящены философскому осмыслению процессов догоняющего развития Российской Империи и Советского Союза от Петра I до Косыгинских реформ. В настоящей работе вскрываются причины и социальные последствия двух тактов форсированной догоняющей индустриализации, которые пережила Россия в своей истории.
По мнению автора, сегодня перед лицом новой промышленной революции на повестке дня опять стоит вопрос достижения баланса между административной и предпринимательской моделями догоняющей индустриализации.
Содержание
1. Подходы и рамки
2. Беглый взгляд на историю и логику промышленных революций
3. Что увидел и чего не мог увидеть Петр I на верфях Зандама и в Лондонском королевском обществе
4. Камень, который отвергли строители, сделался главою угла
5. Предпринимательство vs администрирование
6. Вызовы второй промышленной революции: подготовка России ко второй волне догоняющей индустриализации
7. Разорванная Россия
8. Лучше стоять за высокие цифры, чем сидеть за низкие
9. Почему в основу нового плана индустриализации были поставлены военные задачи?
10. Почему не удалось построить советскую версию промышленной системы второй промышленной революции?
11. Вместо заключения
Три индустриализации России.
Ознакомительный фрагмент книги
Автор: П.Г. Щедровицкий
I. Подходы и рамки
Сегодня все чаще и чаще можно слышать призывы к проведению новой индустриализации России. За этими тезисами легко угадывается разочарование, связанное с потерей существенной части советского промышленного потенциала и рабочих мест в 90-е, слышатся элементы зависти к промышленному росту в странах АТР — в частности в Китае, который по объемам промышленного производства уже обогнал США.
Наивные представления о переходе в так называемую постиндустриальную эпоху, которые были широко распространены еще 10 лет назад, постепенно разрушаются под воздействием доводов здравого смысла. Надежды построить экономическую систему, в которой никто не будет ничего производить, а все население будет задействовано только в сфере торговли и услуг, в том числе интеллектуальных, — корректируются под влиянием поступательного хода новой промышленной революции. Складывающаяся промышленная система по необходимости будет индустриальной — просто производить в ней будут другие товары и на других технологиях.
Однако опасения вызывает не столько сам лозунг новой индустриализации, сколько призывы еще раз затянуть пояса, мобилизовать ресурсы и без того измученного в советский период общественного организма и сделать рывок в еще не очень понятное будущее.
Безусловно, я также считаю, что сегодня мы стоим на пороге масштабных перемен, которые различные визионеры и эксперты называют иногда третьей, иногда четвертой промышленной революцией. Более того, гипотезу о ее приближении я наряду с другими авторами [1] сформулировал уже 10 лет назад в рамках своей системы представлений. Я также согласен с теми авторами, которые с разных сторон характеризуют наше отечественное технологическое, а в еще большей степени организационно-деятельностное отставание от темпов новой индустриализации.
Однако я думаю, что в сложившейся ситуации, прежде чем формулировать те или иные цели и тем более способы их достижения, было бы логично и целесообразно взглянуть на прошедшую историю нашей страны сквозь призму представлений об успешных и неуспешных индустриализациях.
Была ли в нашей отечественной истории аналогичная ситуация или несколько подобных ситуаций? Если да, то о каких исторических прецедентах может идти речь? Был ли опыт догоняющих программ, направленных на формирование промышленной системы, и мобилизационных «рывков» по их воплощению в жизнь и к каким результатам он привел? Каковы, наконец, критерии успешной индустриализации, на которые стоит ориентироваться в сегодняшней ситуации?
Ответ на первый вопрос, казалось бы, очевиден. Несмотря на то, что укорененный в обществе временной масштаб социальной памяти в последние десятилетия неуклонно сокращается, даже представители молодого поколения в своей массе знают о существовании программы так называемой сталинской индустриализации.
В любом курсе истории СССР вы найдете описание того, как в период между 1928–1929 и 1940–1941 годами в нашей стране была предпринята попытка индустриального рывка, результатом которой стало создание промышленной системы, часть из которой сохранилась до сих пор.
Существует еще как минимум две характеристики этой программы, которые вы также легко обнаружите, проведя неглубокие «археологические» раскопки наслоений коллективного бессознательного.
Во-первых, подавляющая часть нашего населения уверена в чрезвычайно высоком реальном темпе этого процесса. Большинство людей считают, что в этот период практически с нуля страна догнала и по многим товарным позициям — особенно, как говорили последователи марксизма, в сфере производства средств производства — обогнала развитые индустриальные страны.
Во-вторых, вы услышите, что в результате СССР доказал, что можно провести догоняющую индустриализацию и добиться результатов, сопоставимых с мировыми лидерами промышленного развития, не на основе традиционных институтов предпринимательства и так называемого свободного рынка, а с опорой на доминирование государственного сектора в экономике, планирование и тотальное перераспределение общественных ресурсов. То есть, другими словами, на основе иной институциональной матрицы.
Однако, поставив вопрос об исторических примерах и опыте российских индустриализаций, мы не можем некритически принять эти распространенные представления, которые в силу длительности и массовости их использования за последние 90 лет превратились в мемы и фундаментальные структуры коллективного бессознательного.
Мы обязаны не только расширить временной горизонт рассмотрения процессов и феноменов индустриализации, но и ввести рабочее представление о критериях оценки успешных и, соответственно, неуспешных индустриализаций. Если мы сможем это сделать, то получим основания не только для оценки хода и итогов сталинской индустриализации, но и поставим процессы, которые проходили в СССР в период с 1928 по 1941 годы в более широкий контекст.
Итак, происходили ли на территории России процессы индустриализации до принятия итоговой версии программы первой пятилетки в 1928–1929 году?
И. Сталин, обосновывая в конце 20-х годов необходимость «индустриального рывка», считал некорректным приписывать более ранним периодам российского развития подобные характеристики.
Из беседы И. Сталина с немецким писателем Э. Людвигом в 1931 г.
Людвиг:
— Считаете ли Вы себя продолжателем дела Петра Великого?
Сталин:
— Ни в каком роде. Исторические параллели всегда рискованны. Данная параллель бессмысленна [2].
Однако вряд ли можно согласиться с подобной оценкой. Сегодня профессиональные историки и широкая общественность получают вновь, после большого перерыва, доступ к историческим документам второй половины ХIХ — начала ХХ века. Раскрытие различных данных — как о темпах роста промышленного потенциала, так и о структуре промышленности, которая начала формироваться в России в этот период, — меняет привычное понимание логики названных процессов [3].
Гипотеза о том, что догоняющая индустриализация началась в России лишь в конце 20-х — начале 30-х годов, после победы большевиков и преодоления экономических последствий революции и гражданской войны, не выдерживает критики. Как минимум, приходится предположить, что этот процесс занимал гораздо большее время и разворачивался в несколько этапов.
Более того, в отличие от приведенного выше мнения И. Сталина, мы считаем целесообразным не только рассмотреть те изменения, которые происходили в России с середины ХIХ века, но и вовлечь в наш анализ более ранний исторический период, связанный с деятельностью Петра I и даже его предшественников — то есть с конца или даже середины XVII века. В дальнейшем мы попытаемся показать, что Россия переживала не одну, а две длительных волны развития, содержанием которых и в том и в другом случае следует считать проекты и программы догоняющей индустриализации.
Мы не будем сейчас приводить их жесткую временную оценку. Мы рассчитываем, что наша позиция станет понятна читателю по мере развертывания общей логики нашего рассуждения. Важно с самого начала подчеркнуть, что оба этих периода были чрезвычайно длительными и уже в силу этого носили неоднородный, как бы рваный характер.
Вместе с тем по мере расширения временного горизонта рассмотрения будет меняться и наша оценка успешности индустриального рывка 30-х годов. Сегодня большинство специалистов — историков и экономистов — знают, что:
- часть достигнутых результатов — как по количеству введенных промышленных объектов, так и по объемам и качеству произведенных продуктов — в течение всего этого периода, и особенно в первую пятилетку, оказались на проверку дутыми цифрами, приписками и прямым обманом, превратившимся в стратегию выживания представителей нижних уровней административной системы на фоне нереалистичных планов, спускаемых с верхнего уровня [4];
- успехи СССР в этот период в подавляющем большинстве направлений опирались на прямое заимствование образцов продуктов, технологий и часто инженерных и управленческих кадров из-за рубежа [5];
- большая часть созданных производств и их продукция были ориентированы на задачи военно-промышленного комплекса и ни в этот период, ни в дальнейшем не смогли перейти к производству конкурентоспособной по экономическим показателям продукции [6];
- аккумулирование ресурсов для покупки современных иностранных технологий и внерыночного заимствования образцов техники проходило в СССР не просто под лозунгами «первичного социалистического накопления», но за счет прямого разорения сферы сельского хозяйства (включая массовую смерть от голода), которая в дальнейшем так и не смогла восстановиться, по крайней мере до конца советского периода [7];
- масштабное промышленное и инфраструктурное строительство в этот период осуществлялось за счет создания сквозной системы принудительного переселения и неоплачиваемого труда больших масс населения, в результате применения которого погибло несколько миллионов человек [8].
В большей или меньшей мере соглашаясь с этими драматичными моментами нашей истории, мы стремимся сбалансировать свою оценку исторического процесса.
На другой чаше весов в этом случае оказывается тот факт, что СССР в результате выиграл войну, запустил первый спутник, став второй страной в мире после США по объемам промышленного производства, а также после Второй мировой войны построил собственную модель общества социального благосостояния — с «бесплатной» медициной, образованием и предоставлением жилья.
В мои задачи не входит подробный анализ аргументов, приводимых в доказательство своей позиции обеими сторонами. Я хочу сконцентрировать свое внимание на трех вопросах.
Во-первых, я хочу поставить вопрос о том, что мы можем считать критерием успешной догоняющей индустриализации.
Во-вторых, я хочу поставить вопрос о том, насколько правомерным является замыкание нашего исторического горизонта событиями последнего столетия (1917–2017 годов) и как изменится наша оценка этих событий, если немного расширить хронологию рассматриваемых процессов и мысленно переместиться в анализе отечественной истории не в начало ХХ, а в середину XVII века?
В-третьих, я хочу рассмотреть феномен российской или, как вы увидите дальше, российских догоняющих индустриализаций в более широкой геоэкономической перспективе, наметив линии их сопоставления с догоняющими индустриализациями, которые происходили в других странах в различные исторические периоды, и попробовать — хотя бы на уровне первого приближения — выявить их сходства и различия.
Вопрос о критериях оценки успешности догоняющей индустриализации — в том числе так называемой сталинской — и одновременно вопрос об успешности любой другой индустриализации не нов [9]. Дискуссия об этих критериях в нашей отечественной истории наиболее остро развернулась в середине 20-х годов ХХ века [10]. При этом, как вы понимаете, вопрос о критериях успешности в тот период был неотделим от вопроса о сценариях или стратегиях проведения самой программы догоняющей индустриализации, который чрезвычайно подробно и детально обсуждался российской интеллектуальной элитой — как оставшейся внутри СССР, так и попавшей в эмиграцию — между 1920 и 1940 годами. Наиболее четкую позицию по этому вопросу высказал Лев Троцкий. Тезис его был прост: критерий успешности — рост производительности труда и превышение уровня производительности труда при социализме над уровнем и темпом роста производительности труда в условиях доминирования капиталистического способа производства.
Л.Д. Троцкий: «Историческое восхождение человечества в том и состоит, что режим, обеспечивающий более высокую производительность труда, сменяет режим с низшей производительностью. Если капитализм сменил собою старое феодальное общество, то только благодаря тому, что при господстве капитала человеческий труд более производителен. И социализм победит капитализм вполне и окончательно только потому и только тем, что обеспечит гораздо большее количество продуктов на единицу человеческой рабочей силы» [11].
Вопрос об оценке производительности труда преследовал СССР весь недолгий период его существования и сегодня также периодически становится камнем преткновения в профессиональных и общественных дискуссиях. Я не хочу сейчас углубляться в методологию и статистику в этой области. Ясно, что, если бы была хоть какая-то возможность трансформировать эту методологию в нужную сторону и интерпретировать эту статистику в пользу СССР, это незамедлительно было бы сделано. Но, увы, на всем протяжении советского (социалистического) эксперимента, впрочем как и сегодня, производительность труда в стране победившего социализма существенно отставала от развитых индустриальных стран [12].
У меня не вызывает сомнения тот факт, что искомая «производительность труда» не случайно уже более 250 лет используется как экономическими теоретиками, так и практиками-экономистами в качестве точки отсчета для оценки других составляющих эффективности производственных процессов [14].
Этот критерий не является статистически очевидным. При анализе деятельности конкретного предприятия, его имеет смысл рассматривать в ряду других показателей. Он плохо применим для анализа новых видов деятельности. Однако при всех этих сложностях производительность труда указывает и на уровень эффективности использования (и как следствия — оплаты) различных ресурсов, или факторов производства, и косвенно на масштаб добавленной стоимости (ценности) и уровень прибыли. Она же задает актуальное или потенциальное место данной производственной единицы — от отдельного рабочего места до так называемых отраслей в глобальной экономической «табели о рангах». Итак, если ориентироваться на этот критерий, то приходится признать, что в СССР — ни в ходе первых пятилеток, ни после войны — догоняющая индустриализация не достигла своих целей.
Она не сформировала устойчивой конкурентоспособной промышленной системы, соответствующей критериям «общественно необходимых», то есть наиболее эффективных на данном уровне развития технологий в данный период времени, затрат труда.
Пропасть нельзя перепрыгнуть в два прыжка!
Если принять этот рамочный тезис, то придется признать, что масштабная деиндустриализация, которая прокатилась по стране в 90-е годы ХХ века после начала так называемой перестройки, в своем ядре была обусловлена фактами существенного отставания производительности труда в различных секторах общественного производства от мировых лидеров текущей промышленной революции. Чем большим было это реальное отставание, тем более глубоким после снятия разного рода протекционистских зонтиков и перекрестного субсидирования был и масштаб отката, деиндустриализации.
Вместе с тем если мы вновь обратимся к современным общественным дискуссиям, то можно встретить еще одну, довольно распространенную точку зрения. Она заключается в том, что ошибка всего рассуждения — да, в общем, и всей отечественной истории, как бы странно это ни звучало, — как раз и заключается в том, что мы используем для оценки нашего прошлого и будущего, наших успехов и неудач «чужие» критерии и мерки оценки.
Не нужно нам оценивать нашу производительность труда и эффективность использования ресурсов в сравнении с мировыми лидерами. Не нужно нам ориентироваться в своих планах и программах на так называемую мировую систему разделения труда. Не нужно нам заглядываться на западные технологии. У России свой путь. Россия, как написал в свое время Вадим Цымбурский, — это «остров» [15]. Успехи сталинской индустриализации как раз и заключались с этой точки зрения в том, что, вопреки предложениям Троцкого, «производительность труда» и «навязанная нам врагами оценка его эффективности» не были взяты в качестве критерия оценки тех или иных проектов и способов использования ресурсов [16].
С этой точки зрения, СССР сознательно и целенаправленно встал на путь хозяйственной автаркии.
Он установил свои собственные критерии оценки эффективности проектов, ввел свои собственные расчетные единицы (вместо «империалистических денег»), установил на своей территории свой особый набор правил хозяйственного обмена. Представители этой позиции считают, что если бы Хрущев или Горбачев не дали слабину, то еще неизвестно, чем бы закончилось соревнование двух систем.
Как понимает читатель, временная оценка вероятности наступления этих успехов и построения коммунизма в одной отдельно взятой стране в прошлом или будущем зависит от вкусовых предпочтений того или иного автора.
Поскольку данная точка зрения безразлична к фактам отечественной истории, да, в общем, и к основным теоремам существующих социальных наук, включая экономическую теорию и историю, единственное, что можно сделать, — это противопоставить ей другую систему базовых ценностей и выводов из этих аксиологических допущений.
В своей дальнейшей реконструкции я исхожу из того, что ни история, ни современное состояние России не могут быть объяснены из «островной», или автарктной модели ее развития. Напротив, все значимые этапы русской истории могут быть поняты как результат влияния изменений, происходящих в мировой геоэкономике, геополитике и геокультуре.
К сожалению, подобная интерпретация русской истории не является ни общераспространенной, ни, что в нашем случае более важно, достаточно проработанной. Сама попытка поменять базовую схему интерпретации российской истории, включив в нее влияние глобального контекста на идеологию и планы российских элит, хозяйственно-экономическую систему и социальную структуру российского общества, приходится лишь на последнюю четверть XIX века. Эти исследования были прерваны и частично переориентированы после революции.
Л.Д. Троцкий: «Историческое восхождение человечества в том и состоит, что режим, обеспечивающий более высокую производительность труда, сменяет режим с низшей производительностью. Если капитализм сменил собою старое феодальное общество, то только благодаря тому, что при господстве капитала человеческий труд более производителен. И социализм победит капитализм вполне и окончательно только потому и только тем, что обеспечит гораздо большее количество продуктов на единицу человеческой рабочей силы» [11].
На уровне грубой схемы я попытаюсь показать, что все значимые пертурбации отечественной истории последних 400 лет могут быть поняты только как элементы глобальных волн промышленных революций. Понимая, что сказанное для читающей публики может вызывать ассоциации с логикой прекрасной книги Бориса Кагарлицкого, я хочу подчеркнуть, что, принимая целый ряд его фактологических реконструкций, я не согласен с его интерпретацией (использованием) модели Иммануила Валлерстайна [23] «центр — периферия — полупериферия» для описания России как «периферийной империи» [24].
Три индустриализации России.
Конец ознакомительного фрагмента книги
Примечания
1. Florida R. The new industrial revolution // Futures. — 1991. — Т. 23. — №. 6. С. 559–576; Rifkin J. New technology and the end of jobs // The case against the global economy. — 1996. С. 108–121; McDonough W., Braungart M. The next industrial revolution // The atlantic monthly. — 1998. — Т. 282. — №. 4. С. 82–92; Hawken P., Lovins A. B., Lovins L. H. Natural capitalism: The next industrial revolution. — Routledge, 2013 (1-е изд., 1999 г.); Rifkin J. The hydrogen economy: The creation of the worldwide energy web and the redistribution of power on earth. — Penguin, 2003; Kagermann H. et al. Recommendations for implementing the strategic initiative INDUSTRIE 4.0: Securing the future of German manufacturing industry; final report of the Industrie 4.0 Working Group. — Forschungsunion, 2013.
2. Сталин И. Сочинения. — М.: ГИПЛ, 1952. — Т. 13. С. 104–123.
3. Harrison M. Russian and Soviet GDP on the Eve of Two World Wars: 1913 and 1940 // CREES Discussion Paper. — University of Birmingham, 1992; Allen R. The Standard of Living in the Soviet Union, 1928–1940 // The Journal of Economic History, vol. 58. — 1998. — N 4; Мельянцев В. А. Россия за три века: экономический рост в мировом контексте // Общественные науки и современность. — 2003. — № 5. С. 84–95; Cheremukhin A. et al. Was Stalin Necessary for Russia’s Economic Development? — National Bureau of Economic Research, Working Paper 19425. — Cambridge, MA. — 2013.
4. Зеленов В. П. Борьба с очковтирательством и приписками. — Юрид. лит-ра, 1964. — 96 с.; Хмельницкий Д. С. Блеф века. Цели и итоги первого пятилетнего плана [Электронный ресурс] // gefter.ru — Михаил Гефтер, 2012–2018. URL: http://gefter.ru/archive/14406. (Дата обращения: 12.08.2017).
5. Хмельницкий Д. С., Меерович М. Г. Американские и немецкие архитекторы в борьбе за советскую индустриализацию // Вестник Евразии. — 2006. — № 1.; Sutton A. C. Western Technology and Soviet Economic Development, 1917 to 1930. — 1968.
6. Кен О. Н. Мобилизационное планирование и политические решения (конец 1920 — середина 1930-х гг.) — СПб., Изд-во Европ. ун-та в Санкт-Петербурге, 2002. — 472 с.
7. Кондрашин В. В. Голод 1932–1933 годов: трагедия российской деревни. — РОССПЭН, Фонд Первого Президента России Б. Н. Ельцина, 2008. — 519 с.
8. Земсков В. Н. ГУЛАГ (историко-социологический аспект) // Социологические исследования. — 1991. — №. 6. С. 10–27.
9. Еще Ленин говорил о важности фактора производительности труда: «Производительность труда — это в последнем счете самое важное, самое главное для победы нового общественного строя». Цит. по: Ленин В. И. Великий почин (О героизме рабочих в тылу по поводу «коммунистических субботников»). [28 июня 1919 г.] // Полн. собр. соч. в 55 т. — М.: Издательство политической литературы, 1967. — Т. 39.
10. Эрлих А. Дискуссии об индустриализации в СССР. 1924–1928 / Пер. с англ.; под научн. ред. А. А. Белых. — М.: Изд-во «Дело» АНХ, 2010. — 248 с.
11. Троцкий Л. Д. Сочинения. Т. 12. Проблемы международной пролетарской революции. Основные вопросы пролетарской революции. — М.; Л.: Госиздат, 1925. С. 302–345.
12. Исследование McKinsey & Company: Главная проблема российской экономики — низкая производительность труда (1986). [Электронный ресурс] // Аналитический портал по основным направлениям и рынкам гуманитарных знаний и технологий. URL: http://gtmarket.ru/news/state/2009/04/29/. (Дата обращения: 18.02. 2017).
13. Народное хозяйство СССР за 70 лет: Юбилейный стат. ежегодник / Госкомстат СССР. — М: Финансы и статистика, 1987. С. 13.
14. Smith A. An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations, (1776). — Methuen, — 1950; Marx K. Productivity of Capital/Productive and Unproductive Labor // Theories of Surplus Value. — 1863; Богданов А., Малиновский А. А. Краткий курс экономической науки. — СПб: Тип. Т-ва «Народная польза», 1899.
15. Цымбурский В. Л. Остров Россия. Перспективы российской геополитики // Полис. Политические исследования. — 1993. — №. 5. С. 6–53.
16. Сталин И. В. О правом уклоне в ВКП (б): Речь на пленуме ЦК и ЦКК ВКП (б) в апреле 1929 г // Сталин И. В. Сочинения. — М.: Политиздат. — 1949. — Т. 12. С. 79.
17. Татищев В. Н. Собрание сочинений: в 8 томах / Переиздание академического издания собрания сочинений В. Н. Татищева. — М.: Ладомир, 1995.
18. Корсак А. К. О формах промышленности вообще и о значении домашнего производства (кустарной и домашней промышленности) в Западной Европе и в России. — М.,1861.
19. Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. Ч. 1–3. — СПб., 1896– 1903.
20. Струве П. Б. На разные темы (1893–1901): Сб. статей. — СПб., 1902.
21. Кулишер И. М. Очерк истории русской торговли. — Пг.: Атеней, 1923. — 328 с.; Кулишер И. М. История русского народного хозяйства: в 2 т. — М.: Мир, 1925. — 440 с. С. 215.
22. В 1990-е русская история переинтерпретируется в русле сложившейся за это время парадигмы исторической макросоциологии (см.: Нефедов С. А. История России. Факторный анализ / в 2 т. — М.: Территория будущего, 2010, 2011; Кагарлицкий Б. Ю. Периферийная империя: Россия и миросистема. — М.: Ультра. Культура, 2004. — 528 с.; Кагарлицкий Б. Ю. Миросистемный анализ: Учебное пособие / Б. Ю. Кагарлицкий, В. Н. Сергеев. — М.: Либроком, 2014. — 432 с.).
23. Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире / Под ред. Б. Ю. Кагарлицкого. — СПб.: Университетская книга, 2001. — 416 c.
24. Кагарлицкий Б. Ю. Периферийная империя: циклы русской истории. — М.: Алгоритм, ЭКСМО, 2009. — 573 с.