Петр щедровицкий
Эскизные наброски к базовой схеме самоопределения: исторические комментарии. Часть 1
2013
г. Ижевск
04 декабря 2013 г.
Часть 1.
Преамбула
Уважаемые коллеги!
Я не в первый раз выступаю перед Вашей аудиторией. Я имею в виду аудиторию, в подавляющем большинстве представляющую педагогическое сословие в широком смысле слова: учителей, администраторов в области начального и высшего обучения, преподавателей ВУЗов, – короче, всех тех, чья деятельность в основном сфокусирована вокруг образовательного учреждения – старого и проверенного институционального ядра сферы образования и подготовки кадров. В последние годы – в том числе и благодаря моим усилиям – начала формироваться новая сфера занятости – так называемое «тьюторство».
Эта сфера лишь частично ассимилирует работников традиционного образования – во многом ее кадровый состав рекрутируется из представителей гуманитарных наук и практик – психологов, социологов, журналистов, дизайнеров, специалистов по художественному творчеству, коучей, игропрактиков и эвент-менеджеров. Их деятельность в перспективе должна быть сфокусирована вокруг нового ядра – так называемой индивидуальной образовательный траектории или, говоря на языке программирования – индивидуальной образовательной программы.
В силу этого тьюторы оказываются более открытыми к сопредельным проблематикам: городского развития, эволюции рынков труда, формирования инновационной экономики, глобализации, – прежде всего потому, что к этим проблематикам тяготеют их клиенты и потребители их услуг, и чем дальше, тем больше. Однако, в силу того, что контуры новых институтов еще не сложились, этот сегмент сферы образования и подготовки кадров пока существует в некоем институциональном вакууме – на организованностях старого институционального ландшафта и, в силу этого, вынужден опираться в своем становлении на старые практики и фрагменты традиционных институтов.
Именно от лица этой аудитории организаторы конференции обратились ко мне с просьбой рассказать о проблемах «самоопределения». Наверное, предполагая, что за этим достаточно часто употребляемым в последнее время термином скрывается один из ключей к раскрытию новых тьюторских и педагогических практик. У этой надежды есть основания. Однако я хотел бы, прежде всего, предостеречь вас от быстрого понимания и интерпретации этого понятия и скрывающихся за ним явлений в чисто педагогической – или шире учебно-воспитательной и антропологической – действительности. Я уже много лет подчеркиваю, что педагогика и тьюторство носит «заемный» характер. Они заимствуют свое содержание вовне: в философии, гуманитарных науках, включая экономику, истории и инженерно-технических дисциплинах. Чтобы понять, что происходит в сфере образования и подготовки кадров и, тем более, сделать что-то существенное в этих сферах, всегда необходимо мысленно выйти за их границы в более широкий, как иногда модно говорить, «системный» контекст. Но Бог с ней с системностью! Просто в более широкий контекст, из которого можно увидеть логику процессов, происходящих с образованием, подготовкой кадров и воспитанием, а значит и с профессиями и специальностями, призванными обслуживать эти процессы.
Этот призыв, который я повторяю уже более 30 лет, прочно закрепил за мной имидж enfant terrible в отечественной социокультурной ситуации; поэтому меня редко хотят видеть организаторы традиционных педагогических конференций и совещаний. Но раз уж организаторы этой «антропологической» конференции совершили такую ошибку, пригласив меня сделать доклад о самоопределении, и им и вам придется за это расплачиваться. Говорить о «самоопределении», находясь внутри учебных, образовательных, воспитательных и подготовительных процессов, совершенно бессмысленно. Если в обществе, в хозяйственно-экономических процессах, в системах организации деятельности в широком смысле слова нет необходимых социокультурных условий для реальных самоопределений – если хотите, постоянной и ежедневной практики самоопределения – то разговор об этом исключительно внутри сферы образования и подготовки кадров в определенной степени даже вреден. Он создает ложную действительность имитации «самоопределения», у которой, если хотите, нет ни прошлого, ни будущего, ни исторических оснований (основательности), ни практических перспектив.
Принципиальная схема самоопределения
Думаю, что оценив этот тезис, каждый сидящий в зале должен спросить: а что Щедровицкий понимает под самоопределением? Мне кажется, что ответ на этот вопрос в философии появился достаточно давно. По крайней мере, немецкая классика и немецкий романтизм как в лице своих предтеч, таких как Кант, Лейбниц, … так и в лице своих архитекторов: Фихте, Гегеля, Шеллинга, братьев Шлегелей, братьев Гумбольдтов, – рассматривала схему, дающую ответ на вопрос о содержании понятия самоопределения, как нечто само собой разумеющееся. Масштаб 40-минутного доклада не позволяет ни приводить развернутых цитат (да и на каком языке?), ни тем более проводить историко-критическую реконструкцию эволюции содержания этого понятия.
Поэтому я позволю себе лишь привести голую схему. Процесс самоопределения разворачивается поверх, по крайней мере, трех фокусов:
• первый из них мы назовем «Я»;
• второй «себя» или «марионеткой»;
• третий – «контекстом» или «ситуацией».
Если Я определил себя в контексте или более точно – определил «себя» контекстом, то можно сказать, что состоялся акт (или процесс) само-определения.
Безусловно, выдающиеся примеры самоопределений история человечества помнит с незапамятных времен. Сократ выпил цикуту, несмотря на то, что все население города уже было не радо его аресту и всячески подталкивало философа к тому, чтобы он сбежал. Но он пошел на смерть потому, что не мог позволить молодым афинянам отнестись к его воспитательным беседам как к простой болтовне. Жизнеописания Плутарха пестрят примерами «самоопределений» античных политиков, стратегов и мудрецов.
Первые христиане шли на смерть ради своей веры в Христа столь бесстрашно, что даже великая империя смирилась с их духовным самоопределением и вынуждена была не просто признать христианство как одну из многих конфессий, но фактически принять ее как государственную религию. Отцы церкви оставили нам важнейшие тексты, свидетельствующие о сложности самоопределения в вере, постепенно подготавливая формирование института исповеди, внутри которого средневековый человек в течение столетий отрабатывал тонкости разделения Я и Себя, Себя в себе, другого в своем собственном Я.
Все это так. Однако, да простят меня любители этой проблематики, в этот сложный и длительный период развития Христианства как фундамента Европейской истории самоопределение оставалось уделом немногих, единиц, достигших в своем индивидуальной развитии вершин духовной самоорганизации.
Однако, подобное самоопределение неустойчиво и не самовоспроизводимо. Оно, грубо говоря, не институционализировано. Если под институтами понимать систему социальных и культурных факторов, которые совместно порождают регулярность поведения, то акт самоопределения в этот исторический период является результатом удивительного стечения обстоятельств; он не гарантирован.
Соглашаясь с тем, что институты формируют и направляют историческое развитие общества, приходится согласиться с Авнером Грейфом, что существует фундаментальная асимметрия между институциональными элементами, унаследованными от прошлого, и технически доступными в новый период развития альтернативами.
Другими словами, для того чтобы сложился новый институциональный ландшафт, иногда должно пройти несколько сотен лет, когда из разрозненных организованностей новых практик возникают и оформляются новые институты.
Однако, подобное самоопределение неустойчиво и не самовоспроизводимо. Оно, грубо говоря, не институционализировано. Если под институтами понимать систему социальных и культурных факторов, которые совместно порождают регулярность поведения, то акт самоопределения в этот исторический период является результатом удивительного стечения обстоятельств; он не гарантирован. Соглашаясь с тем, что институты формируют и направляют историческое развитие общества, приходится согласиться с Авнером Грейфом, что существует фундаментальная асимметрия между институциональными элементами, унаследованными от прошлого, и технически доступными в новый период развития альтернативами. Другими словами, для того чтобы сложился новый институциональный ландшафт, иногда должно пройти несколько сотен лет, когда из разрозненных организованностей новых практик возникают и оформляются новые институты.
Постановка вопроса
Переворот произошел совсем в другой области. В той, от которой, может быть, никто и не ждал этой. В той, о которой и сегодня часто можно услышать пренебрежительные отзывы – даже из уст вполне вменяемых и интеллектуальных общественных деятелей. Я имею в виду область экономики и хозяйственных отношений. Я имею в виду, прежде всего, тот процесс, который, принято описывать в терминах промышленной революции, индустриализации и становления капитализма. Именно он сделал практику самоопределения не просто массовой, но необходимой в массовых масштабах. Именно он за счет возведения в степень процессов усложнения разделения труда связал требования самоопределения с самыми базовыми человеческими потребностями – потребностями выживания. Кто не работает, тот не ест. А работать в обществе, построенном на основе разделения труда, можно только, самоопределившись в этом хозяйственно-экономическом контексте, заняв в нем свое конкретное рабочее место, а значит, выделив из бесконечного по своим возможностям «Я» ту или иную марионетку – в виде ли успешного специалиста или профессионала, или просто человека, специализирующегося в каком-то виде занятий.
Сегодня в мире вновь вспыхнул интерес к проблематике капитализма, прежде всего, его зарождения и становления. Ушли в прошлое те времена, когда наивные последователи Маркса пытались свести все к развитию техники или, как они говорили, производительных сил. Ушли в прошлое те времена, когда, возражая Марксу, Макс Вебер нашел источник капиталистического переворота в сфере религиозных идей, в протестантской этике.
С тех пор обсуждение пресловутой теоремы о соотношении «базиса» и «надстройки» много раз вспыхивало с новой силой и вновь угасало. Однако, мы вынуждены признать один несомненный исторический факт. Регионы и культурные ареалы в течение последних 1500 лет развиваются в экономическом и социальном смысле неравномерно. Между 1000 и 1350 годами область влияния арабского ислама и подконтрольного арабам Средиземноморья была гораздо более развитой во всех смыслах, чем серединная и тем более северная Европа. Однако, дальше качество и темп процессов роста благосостояния в этих регионах разошлись, и сегодня арабский восток рассматривает сегодняшние успехи Европы как свою далекую перспективу.
В 1500 году уровень развития промышленности в Англии и России был достаточно близок друг к другу. Однако, спустя уже 100 лет Объединенные провинции (Нидерланды), а вслед за ними Англия пошли по пути углубления разделения труда, приведшему к баснословному рывку в производительности труда, благосостоянии и промышленном развитии, а Россия как бы зависла в «безвременье», многократно осуществляя конвульсии «догоняющей индустриализации», так и не завершившиеся формированием конкурентоспособной системы «разделениятруда» до сих пор.
Вопрос, почему так происходит, вызывает интерес у очень многих исследователей. Что за таинственные факторы повлияли на столь различные пути стран и народов, городов и национальных сообществ? Где искать ключи к объяснению различий в истории, а значит искать частично и основу прогнозирования и проектирования будущих событий?
Как Вы, наверное, поняли, я в этой длинной шеренге мыслителей тяготею к «идеалистам», я склонен искать ключевые причины и факторы в сфере «самоопределения», в техниках и практиках полагания контекста и «себя» в контексте, и, как следствие расщепления и усложнения Я — если иметь в виду исходно введённую схему.
При этом, меня интересует самоопределение как массовый, а не эксклюзивный процесс. В силу этого я склонен искать источники подобного массового самоопределения в развитии и углублении систем разделения труда. Я считаю, что именно этот контекст становится, начиная с XV-XVI века, генератором усложнения социальной и, как следствие, антропологической ткани. Именно этот контекст определяет «Я», выкраивая по лекалам меняющейся хозяйственно-экономической геометрии все более и более сложные фигуры самоопределения.
Меня, конечно, интересуют, прежде всего, те социокультурные механизмы, которые запускают и направляют этот массовый процесс. Поставьте себя мысленно на место обычного жителя северной Европы, а именно в этом регионе в северных провинциях Нидерландов начинается так называемая Нулевая промышленная революция, которая приходит на смену захлебнувшейся индустриализации итальянских городов-государств. Большинство из них перед началом промышленной революции все еще продолжает заниматься с/х и добычей сельди, часто совмещая эти виды хозяйственной деятельности, направленные на добычу хлеба насущного, с тем или иным видом ремесленных или торговых занятий.
Необходимость заниматься всем в подавляющем большинстве делает невозможным для человека углубленно заниматься чем-то одним. Его бюджет времени часто устроен сезонным образом. Большую часть своих дел он делает сам от начала до конца, его работа малопроизводительна, он не способен сконцентрироваться на одном занятии и как следствие не может именно в нем добиться уникальных компетенций.
Однако, и заняться чем-то одним он тоже не может в силу огромных рисков, с которыми связан подобный выбор. По сути, ринувшись в пучину гиперспециализации, он рискует своей жизнью и жизнью своей семьи.
Предыстория
Конечно, мы можем сказать, что к этому времени новая промышленность складывается уже пару сотен лет. Целый ряд институтов уже обеспечивают специализированное существования человека и воспроизводство его компетенций. Существуют первые протокластеры: деревни ткачей, кузнецов, бочкарей. В этом формате сглаживаются социальные риски, происходит переток материалов, заказов, компетенций. Осуществляется простое воспроизводство, в том числе — подготовка кадров.
Аналогичную роль играют средневековые цеха. Пойдя подмастерьем в цех человек, независимо от своих исходных умений, в большинстве случаев может рассчитывать на занятость в течение всей жизни, социальное страхование в случае болезни из общей кассы, сопоставимое с уровнем его умений участие в выполнении общих заказов. Одновременно, он, конечно, повязан огромным числом внутрицеховых норм, препятствующих инновациям, но это плата за возможность специализации. Иначе и она была бы недостижима.
Аналогичную роль играют средневековые университеты, корпорации знающих, призванные обеспечить воспроизводство элиты Духовенства, специалистов в области права, медицины, позднее — точных наук. Эта чрезвычайно неповоротливая, пронизанная многочисленными сословными и цеховыми ограничениями, закрытая от общества институциональная структура дает возможность узкой группе людей сосредоточиться на тренировке своего мышления – мышцы, совершенно не нужной в нормальной жизни.
Формируются и функционируют многочисленные корпорации позднего Средневековья, в том числе – торговые.
Торговля составляет директрису роста благосостояния Европы в течение нескольких сот лет. Взамен сетевых структур магрибских купцов IX – XI века в Средиземноморье, а затем и во всей Европе складывается реальность торговой экспансии городов-государств. Наиболее заметными среди них на юге являются Венеция и Генуя, на севере – торговая сеть городов Ганзы. В течение нескольких сот лет с XI по XIV век именно торговый обмен составляет главный механизм экономического роста. Межгородская и ярмарочная торговля, естественно, нуждается в поддерживающих ее институтах: коллективной ответственности территориальных коммун, накоплении информации о честном поведении, фиксации истории поведения отдельных купцов. Однако рост масштабов торговли постепенно делает эти институты неэффективными.
Невозможно провести идентификацию человека, оперативно проверить его историю; обязательства коммун по гарантированию честного поведения своих членов и взысканию долгов становятся все более и более сложными и неповоротливыми. Не говоря уже о том, что как только для подобных городов исчезают внешние угрозы, между несколькими кланами, составляющими их элиту, в подавляющем большинстве случаев вспыхивает нешуточная борьба.
Между старыми институтами: клановой и родовой идентичности, коллективной ответственности членов коммун, сетевого обмена информацией, – и требованиями индивидуализации ответственности и действия лежит существенный разрыв. При этом следует подчеркнуть, что государства, которое бы могло гарантировать формальные институты ответственности на основе общих правил, единого судопроизводства и идентификации личности не существует. Есть мнение, что взлет Объединенных провинций, который происходит в конце XVI века, ничем не отличается от роста итальянских городов-государств предыдущего периода. Что все равно в них доминирует торговый капитал и сохраняются старые правила игры, характерные для торговых сообществ. Мы хотим с этим не согласиться. На наш взгляд, именно в этот период на смену преимущественно торговым моделям экономического роста впервые в Европейской истории приходит технологическое предпринимательство, делающее источником своих доходов совершенствование промышленного производства.
Именно этот процесс повышения производительности факторов производства задает те новые правила игры и вытекающие из них возможности развития, которые меняют направленность мирового процесса.
За короткий промежуток времени происходит гигантский скачок вперед. В 1650 году Нидерланды с их 1,8 миллиона жителей – самая развития страна Европы. 38% населения живут в городах. Вдумайтесь в это. Большинство развитых стран достигают этого показателя к 1900 году, Россия – к сер. 1930-ых годов, а ряд стран Африки не достигли его до сих пор.
2.Jan De Vries. European Urbanization, 1500-1800
Одновременно там развиваются десятки различных промышленных отраслей. Безусловное лидерство в судостроении: 15 000 собственных кораблей (в военном, торговом, рыбном флоте) – больше, чем у всей Европы вместе взятой, и возможность строить до 500 больших судов в год в 1,5-2 раза быстрее и дешевле, чем у любых конкурентов. Голландцы в течение почти всего XVII века доминируют в мировой торговле, превратив свою страну не только в склад, но и в мастерскую всей Европы. Польдеры, 800 километров искусственных каналов, трекварты, мельницы, которые не только откачивали воду для осушения полей и поднимали ее на высоту около 3,5 м (за счет объединения в связанные каналами системы), но и дающие наряду с торфом энергию для тысяч производств, сосредоточенных чрезвычайно компактно на небольших участках территории.
