В своей деятельности Школа культурной политики опирается на концептуальные разработки Московского методологического кружка и базовые категориальные понятия системомыследеятельностного подхода. Я хотел бы посвятить свой доклад краткому обзору основных понятий и представлений, которые, с моей точки зрения, позволяют строить локальные идеологизированные пространства и осуществлять программы локального социокультурного и экономического развития.

Прежде всего, мне хотелось бы напомнить вам принцип, согласно которому новые типы мыследеятельности, различные социокультурные движения, относящие себя к области мысли, и социокультурные институты (выступающие как способ реализации интеллекта в социальных системах) возникают и становятся в рамках процессов трансляции [1].

Это означает, что каждая новая организованность или тип мыследеятельности возникает и оформляется в процессах воспроизводства и трансляции, ориентирована на снятие тех рассогласований и противоречий, которые накопились в процессах воспроизводства и принимает на себя функциональную нагрузку относительно процессов трансляции. Эти типы мыследеятельности и социокультурные институты берут на себя миссию обеспечения воспроизводства, а иногда – создания нового контура мыследеятельности [2].

Системомыследеятельностный подход и системомыследеятельностная методология также возникает в ситуации трансляции как ответ на те разрывы, рассогласования и противоречия, которые накопились (и частично отрефлектированы) в рамках других институтов и типов мыследеятельности (философии, науки, инженерии) во второй половине ХIХ – первой половине ХХ века, а также в области образования, хозяйственной деятельности и политики.

Одним из таких кардинальных вопросов, вызвавших к жизни системомыследеятельностный подход, является прогрессирующая специализация и фрагментаризация знания (вызванная в том числе и процессом дифференциации наук) и соответствующие программы – интеграции (комплексирования) наук и разработки технологий синтеза разнопредметных знаний.

На каждом этапе развития человеческой практики свой тип мыследеятельности и сфера выполняет функцию рефлексивного замыкания других типов мыследеятельности и ассимиляции их содержания. Эта сфера на какое-то время, если говорить метафорично, выходит на передний рубеж в развитии мышления, собирает и аккумулирует на себе основные напряжения социокультурной ситуации и обеспечивает реализацию процессов воспроизводства со-целостности человеческого мышления и деятельности.

В середине ХХ века эту роль для целого ряда регионов воспроизводства взяла на себя системомыследеятельностная методология [3].

Достаточно очевидно, с моей точки зрения, что чисто теоретические формы мысли не могут обеспечить решение задач воспроизводства мыследеятельности и трансляции. Системомыследеятельностный подход, так же, как и другие сферы (типы) мыследеятельности, претендующие на выполнение функции воспроизводства, вынужден постоянно ставить перед собой ряд практических задач; осуществлять усилие по формированию новых ситуаций мыследеятельности.

Говоря о процессах воспроизводства, нельзя трактовать эти процессы как чисто естественные и рассматривать образование ситуаций как автоматический результат реализации той или иной нормативной конструкции; формирование ситуаций мыследеятельности требует особого усилия и особой энергии, одним из источников которой является механизм расширения рамок понимания и действия. Привлечение тех или иных нормативных представлений требует восстановления смысла и рамок действия, а значит, осмысленности дальнейшего формирования того или иного контура мыследеятельности.

Это фактически означает, что та сфера мысли или тот тип мыследеятельности, который предполагает восстановить целостность процессов воспроизводства и удержать свои позиции, обязательно должен ставить перед собой широкий круг практических задач, делать мышление практически- и деятельностно-ориентированым, а значит, заменять объектное теоретизирование организационно-деятельностным.

Выход на передний план во второй половине ХХ века методологического мышления и различных методологически организованных типов мыследеятельности, с моей точки зрения, вызван, прежде всего, кризисом философии. Мне кажется, что философский способ мышления умер. Умер как особый тип мыследеятельности и особая сфера, в которой реализовывалась претензия на целостное миросозерцание. Можно сказать, что он не выдержал конкуренции с научным и инженерным мышлением, но не потому, что эти типы мышления взяли на себя функцию целостного анализа происходящих процессов, а потому, что внутри них были развиты более “тонкие” техники конструктивной мыслительной работы и идеализации, а философия осталась на позициях чисто понятийного анализа.

Даже в своих высших проявлениях философия ХХ века (Хайдеггер, Фуко, Гадамер, Хабермас, Деррида) не смогла ассимилировать опыт мировых войн и революций и интеллектуально обеспечить процессы самоопределения индивида и малых групп как исторических субъектов. Процессы индивидуализации и коллективизации, субъективации и объективации, массовизации и экземплификации идут вне философии и помимо нее.

Современная философская культура в лучшем случае безразлична, а в худшем случае является противником идеологии и практики развития.

Вместе с тем можно сделать вывод, что методологическое мышление прежде всего самоопределяется в рамке развития. Полагание идеи развития как ценности (рамки) и использование тех или иных схем развития как организационно-деятельностных задает требования к комплексу (пакету) онтологических картин, используемых в системомыследеятельностной методологии и к комплексу практик, осуществляемых в системомыследеятельностном подходе. Идея развития задает отправную точку для анализа и понимания того, что представляет собой системомыследеятельностная методология и методологическая работа [5].

Здесь можно было бы возразить, что полагание идеи развития в качестве предельной с самого начала делает методологию лишь регионально ориентированной философией, работающей с объектами, имеющими структуру развития или (как сказали бы немецкие философы в ХIХ веке) с органическими объектами. Это возражение не учитывает того факта, что практики развития являются открытыми. Развивающаяся мыследеятельность по своему “объему” соответствует сфере мирового разума (мирового Духа). Это означает, что любые типы мыследеятельности, не вовлеченные сегодня в практики развития, в какой-то временной перспективе будут вовлечены в эти практики и в полипроцесс развития мыследеятельности. Вместе с тем это означает, что будут нарушены те региональные границы, которые пытается установить философия, ставя мышление и деятельность в зависимость от объектов (типов объектов) и миров, противостоящих нам [6].

Системомыследеятельностный подход, самоопределяясь в контексте развития и рассматривая все остальные организованности мыследеятельности (в том числе эпистемологические) в этих рамках, постулирует искусственно-технический характер самого мышления, а по сопричастности мышлению – и всех остальных интеллектуальных функций.

Из этого, в частности, следует что перед системомыследеятельностным подходом и методологическим мышлением, реализующим этот подход, стоит задача позитивной ассимиляции всех имеющихся на сегодняшний день способов, техник и технологий мыслительной работы.

Если говорить очень грубо, то можно считать что системомыследеятельностная методология возникает из задачи синтеза различных подходов – философского, научного, инженерного (с одной стороны) и деятельностного, культурно-исторического, эпистемологического (с другой стороны). То, что в традиции Московского методологического кружка называется содержательно-генетической логикой (эпистемологией) и программированием, можно рассматривать как локальные (исторически преходящие) программы синтеза интеллектуальных технологий или как срезы (варианты) организации методологической работы как синтеза такого рода.

Самоопределение в контексте процессов воспроизводства и трансляции заставляет субъекта методологического мышления (работы) фокусироваться на нормативных и инструментальных аспектах любой ситуации и практики живого мышления. Средства рассматриваются как основная организованность трансляции и форма рефлексивного замыкания, схватывания и удержания опыта мышления и мыследеятельности.

Решение задачи синтеза различных подходов и техник мышления, утверждение искусственно-технического характера мыслительной работы в целом требует введения и использования онтологических картин (представлений) определенного типа – в частности, таких онтологий, которые делали бы возможным и осмысленным соотнесение, синтез, конфигурирование, рефлексивное выворачивание различных по своей структуре, происхождению и способу функционирования организованностей как элементов некоторого гомогенного (однородного) поля (гомогенного в операциональном смысле, т.е. позволяющего проводить названные операции и процедуры). Именно эту функцию несла на себе онтология деятельности, а теперь выполняет онтология мыследеятельности.

Следует подчеркнуть, что место такой онтологической картины в принципе может занять любая другая онтология, соответствующая названным требованиям или функционально соразмерная миссии методологической работы.

Постановка онтологических гипотез и допущений, в пределе – онтологической работы – в рамки методологической работы выражается в принципе ортогональной организации пространства мыследеятельности, совмещающей организационно-деятельностное и объектно-онтологическое пространства, а также указывающей на четыре возможных способа употребления представлений (схем) – употребления в функции принципа (схемы разотождествления), изображения объекта (онтологической схемы), средства организации (организационно-деятельностной схемы) и “ключа” (схемы трансфокатора). В рамках методологической работы основным режимом оказывается выворачивание объектно-онтологического пространства через организационно-деятельностное, которое символически и операционально закрепляется в идее “верстака” (верстачной организации пространства методологической работы) [8].

Тем самым в рамках методологической работы появляются по крайней мере два различных типа верстаков. Первый тип (рабочие верстаки) возникает как результат выворачивания целей мыследеятельности через проблемную ситуацию, а второй тип (верстаки средств и нормировки) – как результат мыслительной организации рефлексии проделанных тактов работы в ориентации на воспроизводство мыследеятельности.

Содержательно-генетическая эпистемология может рассматриваться как элемент и функционально-ориентированная технология в контексте программирования.

При этом необходимо достаточно жестко различать рабочие, объемлющие и предельные онтологические картины, формальные и материальные онтологии, а также рамочные и картинные элементы в онтологической работе [9]. При осуществлении онтологической работы целесообразно разделять непосредственную и рефлексивную интенциональность, что позволяет осуществлять двойное полагание – конструкции рассматриваемого объекта, с одной стороны, и пространства существования данного типа объектов, с другой стороны.

Продолжая эту последнюю ремарку, можно было бы сказать, что многие проблемы философии и социальных наук вызваны нерефлексивным (неконтролируемым) переходом (перебросом содержаний) с организационно-деятельностной “доски” на объектную (натурализация, непосредственная объективация etc.) и обратно.

Как сказано выше, идея деятельности и онтология деятельности должны интересовать нас, прежде всего, с точки зрения их функции в методологической работе. Также мною сформулированы в самом общем виде эти функциональные требования к типу привлекаемых (конструируемых) онтологических картин.

Онтология деятельности соотнесена с технологией программирования; в ее рамках вводится комплекс объектов второго порядка (квазиобъектов), который позволяет осуществлять зонирование и трассирование полей деятельности. Эта онтология позволяет фиксировать границы достаточно однородных (например, по способу употребления организованностей в деятельности) зон деятельности, символизировать эти поля (зоны) через специальные схемы (в частности, через знаки “позиций”) и рассматривать процессы перехода (переноса) различных организованностей из одних зон в другие с полной или частичной сменой функций, с одной стороны, и с запечатлением нескольких функциональных структур (употреблений) на одном материале (морфологии), с другой стороны [10].

Основным принципом, регулирующим способ мышления о деятельности, является принцип множественности форм существования любой организованности в мыследеятельности, а основным логико-эпистемологическим понятием оказывается понятие цикла жизни организованности в процесах и системах мыследеятельности.

Указанный набор понятий и методов мыслительной работы является радикальной инновацией по отношению ко всей традиции философии и социальных наук (наук о культуре, наук о духе, к гуманитарным наукам). Однако перевод этой инновации в программы дисциплинарных и междисциплинарных исследований требует дополнительной и достаточно сложной работы по формированию прикладных наук и нормативно-деятельностных предметов.

С этой точки зрения, одной из основных задач в ближайшее время становится анализ методологии исследования. В этом контексте важнейшим вопросом является вопрос связи и соотношения формальной и материальной онтологии [11], а также сочленение программирования и исследования. Тот факт, что внутри программирования присутствуют блоки “анализа ситуации” и “прорисовки схем объекта” (тематизации), дает надежду, что такое соединение возможно.

Я много раз подчеркивал важность функции мышления в методологической работе и сейчас хотел бы подчеркнуть только два момента.

Первый связан с характером предельной онтологии или онтологизацией идеи Мирового Разума как результатом последовательного проведения в организационно-деятельностном плане принципа развития. Речь идет о гипотетической или пунктирной онтологии, принципы и форма организации которой реализуются в форме сети актов и ситуаций мысли-коммуникации (мысли-речи) и мыследействования.

Важнейшим моментом оказывается принцип диффузии (негерметичности границ ситуаций и регионов мыследеятельности) и рефлексивной ассимиляции одних актов (ситуаций) другими.

Второе – это результат анализа техник и технологий мышления. Здесь очень важно понимать, что мышление развивается на оппозиции к речи-языку, на оппозиции к коммуникации (в том числе и генетически) в связи с развертыванием и усложнением функции представления, а дальше – схематизации.

В этом плане мысль-коммуникация, или мысль-речь – это не мысль. Порождающей функцией для мышления, с моей точки зрения, является то, что в античной и средневековой традиции называлось созерцанием (эйдетической функцией), представлением и то, что в греческой философской традиции называлось каталепсисом (целостным схватыванием ситуации – мысленного предмета) в отличие от герменеи (понимания, находящего выражение в речи) [12].

Когда я говорю о методологической работе, то прежде всего подразумеваю, что Московский методологический кружок, реализующий системомыследеятельностный подход, создал машину мыследеятельности, в которой мышление постоянно творится из не-мышления. Наверное, есть смысл употреблять понятие машины во множественном числе, т.е. говорить о нескольких тождественных по функции (производства мышления), но различных по конструкции машинах. Одной из таких машин является организационно-деятельностная игра, взятая с точки зрения своей мыследеятельностной конструкции (без учета специфики применяемой в том или ином случае игровой формы).

Вопросы соотношения процессов развития и функционирования (машинной организации), с одной стороны, и вопросы соотношения индивидуального и коллективного в машинных и развивающихся системах, с другой стороны, являются важными вопросами для дальнейшего обсуждения.

При анализе проблемы мышления необходимо четко разделять: а) различные типы мыследеятельности (исследование, программирование, проектирование, критика и др.) и б) мыследеятельностные процессы (моделирование, схематизация, онтологизация и др.), в которых мышление занимает различные места и может вступать в отношения и связи с другими интеллектуальными функциями. Специального анализа заслуживают те новообразования, которые возникают в контексте развития мыследеятельности (например, мыслительная рефлексия или понимающее мышление) и могут закрепляться и транслироваться как норма для дальнейшего воспроизводства, а также компенсаторные отношения, которые возникают между интеллектуальными функциями в процессах индивидуального развития (на отдельных носителях мыследеятельности) или системах (ситуациях) коллективной мыследеятельности.

Такого рода подход может стать основой для более широких исследований в области социальной этологии и даже может лечь в основу социологии мышления и социологии знания (я хотел бы напомнить вам, что это направление, заявленное еще в конце прошлого века, до сих пор остается практически неразработанным).

Вместе с тем методологическая работа уже стала (и в ближайшее время эта тенденция станет еще более явной) основой для целого комплекса антропонических экспериментов [13]. Фактически системомыследеятельностная методология претендует на роль новой философской антропологии, а также разрабатывает понятия педагогической антропологии.

На мой взгляд, идея революции (как она была сформулирована в немецкой классической философии, а затем у К. Маркса) была предметизована не только и не столько в политэкономии и теории исторического процесса, сколько в философской антропологии. Именно эти идеи не были, по-моему, ассимилированы ни политической практикой, ни социальными науками. Во всяком случае ключевым вопросом философской и педагогической антропологии в рамках системомыследеятельностного подхода оказывается вопрос о методах и техниках освобождения от деятельности.

Теоретические идеи и опыт реализации практик развития на локальных антроподромах (в том числе в рамках так называемых организационно-деятельностных игр) позволяют, с моей точки зрения, развернуть целый комплекс дисциплин, объединенных общей программой антропомаксималогии.

Вот те основные идеи, которыми я хотел с вами поделиться.

Примечания

[1] Первоначально этот тезис возник при анализе ранних работ по педагогике в рамках ММК. Автор обратил внимание на то, что теоретические и категориально-онтологические идеи Г. Щедровицкого, Н. Алексеева и др. в области педагогики возникли из процесса рефлексии над процессами трансляции и воспроизводства в самом кружке. В дальнейшем возникла гипотеза о том, что задача трансляции является “порождающей”, т.е. может способствовать не только обработке имеющихся знаний, но и появлению новообразований в мышлении и деятельности. Наиболее полно вопросы “порождающей” и “проблемной” сущности процессов трансляции освещены в докладах на втором конкурсе в Школу культурной политики (декабрь 1990 года) и в лекциях в Кемерове (январь 1991 года).

[2] Понятие “контура” деятельности и “каркаса” деятельности возникли при анализе процессов воспроизводства сложных структур деятельности, содержащих в себе (объединяющих) рефлексивно неоднородные элементы. Тот факт, что “транслируются” и “реализуются” в деятельности не отдельные организованности (нормы), а сложные структуры, пока не получил своего подробного описания в работах ММК (в частности, см. цикл лекций П. Щедровицкого “Понятия программирования и организационного проектирования в системомыследеятельностном подходе”, ноябрь 1991 года).

[3] Сформулированные соображения о назначении, роли и функции методологической революции и системомыследеятельностной методологии в истории мысли ХIХ и ХХ века во многом заимствованы из устных выступлений и лекций Г. Щедровицкого, которые автор слушал в период с 1977 по 1982 годы. Собственные размышления и опыт понимания идей ММК были систематизированы автором в специальной работе (“Рефлексия Игры-15, или Очерки Методологического Быта”), которая была написана летом 1986 года и получила распространение среди членов ММК в форме рукописи.

[4] См. по этому поводу материалы дискуссии с Валерием Подорогой на круглом столе “Роль философии в процессах смыслообразования и самоопределения” 12 февраля 1992 года.

[5] Интерес автора к понятию “развития” оформился после участия в дискуссии между Г. Щедровицким, Б. Сазоновым и С. Наумовым на Игре-15 (игра проводилась под руководством С. Попова в июне 1986 года), а также при подготовке к Игре-50 в Красноярске в сентябре 1986 года по проблеме регионального развития и создания прикладных психологических служб. В дальнейшем этой теме уделялось достаточно большое внимание, однако автор не мог выйти за рамки тех интерпретаций понятия “развития”, которые были даны Г. Щедровицким в схеме, получившей название “шага развития”. Радикальный шаг вперед был сделан лишь в 1991 году на базе известных и новых понятий: “внутренняя форма”, “зона ближайшего развития”, “зона необходимого отказа”, “ресурс”. Эта концепция наиболее полно излагалась в ходе школы управления по вопросам социальной политики в Екатеринбурге (март 1991), семинара по проблемам реорганизации системы управления НИР и НИОКР в “Якутнипроалмазе” в Мирном (сентябрь 1991) и в лекциях “Понятия программирования и организационного проектирования в системомыследеятельностном подходе” (ноябрь 1991 года).

[6] О связи понятия “развития” и онтологии Мирового разума см. вторую лекцию из цикла “Чего я не понимаю про мышление” (ноябрь 1991).

[7] О связи мышления и деятельности в рамках программирования см. доклады по проблеме программирования (осень 1987), а также обсуждения автора с Г. Щедровицким в течение 1988 года. Наиболее подробно эти идеи изложены в статье “Програмный подход в контексте системомыследеятельностной методологии” (статья будет опубликована в сборнике НИИ культуры РСФСР в 1992 году).

[8] О принципе верстачной организации методологической работы см. дискуссии о понятии “подхода” и “деятельностного подхода” в 1978-1980 годах, материалы Игры-45 в Новой Утке (лето 1985 года) в связи с обсуждением метода построения понятия “региона” и “регионального развития”, а также третий, четвертый и пятый доклады автора из цикла “Чего я не понимаю про мышление” (декабрь 1991 — январь 1992).

[9] О понятии онтологической работы в ММК см. доклад автора на втором методологическом съезде (январь 1990 года), два подготовительных доклада к третьему методологическому съезду (январь 1991 года), цикл докладов по процессам самоопределения и онтологии в Харькове в мае 1991 года, а также многочисленные обсуждения на семинаре Школы культурной политики в течение 1990-1991 годов. Интерес автора к этой проблеме во многом был вызван дискуссиями с С. Наумовым и Ю. Громыко в 1979-1981 годах, а также с С. Поповым в 1988-1989 годах, за что автор хотел бы высказать им благодарность (хотя по содержанию эти дискуссии не вызывают у него до сих пор ничего, кроме отвращения). В своих разработках автор опирался на два цикла обсуждений понятия “онтологии” в ММК. Первый цикл обсуждений был связан с логико-эпистемологическим исследованием структуры науки и обсуждением таких понятий, как “предмет”, “объект”, “знание”, “замещение”, “онтологическая картина”, “модель”, “синтез знаний”, “модель-конфигуратор” (1962-1969 годы); второй цикл обсуждений был связан с понятиями “онтологизация”, “объективация”, “онтологическая работа”, “реализация” и др. (1978-1981 годы)

[10] О понятии “организованности”, а также о различии и связи “организованности деятельности” и “организованности материала” в ММК см. доклад на третьем методологическом съезде (январь 1991 года), а также выступления на семинаре Школы культурной политики в марте 1990 года. Появление понятия “организованности” можно отнести к 1965 году и связано с именем Владимира Лефевра. Однако этому предшествовала достаточно большая история развития понятийного аппарата теории деятельности и системно-структурной методологии; в частности, различение “структуры” и “организации” (1959-1961 гг.), анализ связи понятия “организации” с понятиями “места” и “наполнения”(1962-1963 гг.), анализ понятий “функциональной” и “морфологической структуры” и, наконец, развитие представлений о “социальной организации” (1964 год). В дальнейшем понятие “организованности” сопрягается с анализом рефлексии и сознания, с анализом процессов воспроизводства и с развитием “второй категории системы”.

[11] В период с 1980 по 1982 год, а затем в 1984-1986 годах автор активно работал над своей диссертационной работой по теме “Организационно-деятельностная игра как метод комплексного социально-психологического исследования”. В работе, которая так и не была защищена (и опубликована), разработана достаточно оригинальная концепция исследовательской работы (исследовательского типа мыследеятельности) с опорой на понятия “понимающего исследования”, “включенного исследования”, “эксперимента” и т.д.

[12] См. по этому вопросу цикл докладов о методе построения системно-типологического понятия (весна 1984 года), основные идеи которого получили дальнейшее развитие в работах по проблеме исследования (1985), рефлексии (1986), понимания (каталепсиса) и топики (1987-1988).

[13] Понятие “антропоники” и “антропонического эксперимента” обсуждалось автором в дискуссиях с С. Наумовым в 1986 году, а затем было развернуто в цикле лекций “Педагогика и антропоника” в п/л “Артек” весной 1988 года. Идея построения “новой науки” антропомаксималогии было навеяно обсуждениями с Ю. Громыко в 1982 году (когда Юрий Вячеславович высказывал идеи построения особой дисциплины “экстрематики” или “экстремоантропологии”).

[14] См. по этому поводу статьи автора по психологии личности и философской антропологии (Методологические заметки к проблеме прогнозирования свойств человека [1979], Истоки культурно-исторической концепции Л.С. Выготского. Гамлет, принц Датский, У. Шекспира [1980], О некоторых проблемах построения теории личности [1982], К вопросу о формировании психологии личности [1983], Универсум мыследеятельности и человек [1986], Артификация мыследеятельности как проблема прикладной психологии [1986], К анализу топики организационно-деятельностной игры [1987], Активные методы обучения и проблема содержания образования [1988], К проблеме управления активностью учебной группы [1988] и др.), а также цикл лекций в Пущино по вопросам педагогической антропологии (январь 1991 года) и доклад “Педагогика свободы” 19 февраля 1992 года.

Библиографическая ссылка

Щедровицкий П.Г. Мышление, методологическая работа и развитие//Вопросы методологии. 1992. № 1-2. С. 30-38.