Петр Щедровицкий
Контуры понятия «развития» в системомыследеятельностном подходе
Щедровицкий П.Г. Программный подход в контексте системомыследеятельностной методологии // Программирование культурного развития: региональные аспекты. Вып. 1. Москва, 1991. С. 34-92.
В каком-то смысле идея развития соразмерна идее методологии, и в этом одна из трудностей анализа этой темы. С определенной точки зрения можно считать, что исходной для Московского логического кружка была идея развития форм и способов мышления.
Она рассматривалась вместе с идеей развития содержания, которая при анализе и описании метода «Капитала» получила свою конкретизацию: а) в идее метода и описании метода, б) в понятии «метода мышления» и исходных идеях «мышления», в) в исходных трактовках логики и сопряженных логических трактовках теории и г) в разработке методов исторического исследования.
Можно утверждать, что идея «развития» в чистом виде содержится во всех исходных понятиях СМД-методологии. И хотя в дальнейшем разработка понятия и категории «развития» получает самостоятельное значение и становится отдельной темой, «влияние» этой категории на все остальные представления и понятия не сводится к эксплицитно выраженному содержанию самой категории. В этом смысле «развитие» всегда подразумевается даже там, где явно не рассматривается.
Мы уже подчеркивали, что «абсолютной» онтологической картиной в работе Московского логического кружка служила схема многих знаний, относящихся к одному объекту, которая затем последовательно была трансформирована в позиционно-эпистемологические, а затем в деятельностные схемы. Категория «развития», таким образом, влияла на весь строй логических категорий (вплоть до категории «системы») и на характер онтологических картин (например, на онтологию деятельности).
Вместе с тем необходимо выделить еще и аксиологический статус идеи «развития».
Исходные идеи Московского логического кружка носили прежде всего культурный характер и первоначально формулировались в своего рода технологической манере (ориентация на способы деятельности, поиск образцов и прототипов в культуре). Характеризуя социальную идеологию кружка, многие его члены (и, если я правильно понимаю — Г. П. Щедровицкий прежде всего) исходили из установки поиска зон, областей, свободных от идеологических догм.
В каком-то смысле кружок отказывался от социетальных форм, переходил в культурный план, а затем выходил на идеологию проектирования новых областей и сфер науки, логики, философии, методологии.
Связь идеи «развития» и социальной идеологии кружка не тривиальна.
Можно выделить несколько важных пунктов: а) кружок ставил перед собой мировые задачи при общей ограниченности понимания и знания — это заставляло развиваться основных участников и, прежде всего, организаторов; б) кружок утверждал идеологию культуры и работу на культуру — это требовало форм фиксации достигнутого, накопления и трансляции культурного потенциала, развития средств и методов; в) кружок искал свободные, незанятые и недогматизированные области — это создавало основное условие для развития — возможность новаторства и открытия; г) выходя в «пустые» зоны, кружок вынужден был не только синтезировать разные подходы (что являлось условием развития знаний), но и проектировать будущее этих областей, формировать «утопии» (тем самым создавая и выращивая на себе основную схему телеологического развития). Другими словами, неотрефлектированно, неявно кружок реализовал развивающийся подход к сложным системам, во многом не ведая, что «говорит прозой».
Трудно сказать, что сыграло большую роль в создании общей идеологии развития в кружке: категориально-логическая идея «развития», занятая социокультурная позиция (которая в этом смысле может быть названа развивающей) или оформленная позднее онтология (онтологическое ядро понятия) «развития».
Различие мыследеятельностных источников формирования понятия о «развитии» сказывалось и на факте наличия различных трактовок самого понятия. По сути дела явно присутствовали две трактовки или две концепции развития: конструктивно-закономерная и телеологическая. Первая выражалась в особых требованиях к логико-семиотическому обеспечению теоретической и методологической работы. Эта линия не всегда четко оговаривалась и фиксировалась; речь шла об условиях анализа развития.
Требовалась разработка схем и представлений, адекватных и соразмерных идее развития. Вопрос этот для философии не новый, но он опять не нашел достаточного выражения в логике. Любопытный намек можно найти у Ф. Шлегеля: анализ развития он видит в возможностях типологического метода и прежде всего в идее эволюционного или генеалогического типа. Если удастся тип зафиксировать в виде схемы-прототипа (тип-понятие, тип-схема), то генеалогический тип оказывается не чем иным как кортежем схем, объединенных вокруг единой основной схемы по правилам «усложнения» или развертывания. Если помнить, что для Шлегеля понятие о типе тесно связано с «наложением характеров» (в логическом смысле — характеристик как свойств), то мы получаем логико-схематическое выражение идеи развития как: а) структурного, характерного усложнения и б) преемственности типа.
Напомним в этой связи рассуждения, которые были сделаны Г. П. Щедровицким в рамках логико-педагогического исследования процессов «развития».
Предположим, исследователь работает на протяжении некоторого времени с определенным единичным объектом Х.
Чтобы выделить в объекте X какое-либо свойство, нужно приложить к нему определенную «познавательную операцию». Обычно в работах ММК она изображается буквой Δ (дельта), и при этом созданное операцией «объективное содержание» ХΔ фиксируется в знаке (А), имеющем определенное употребление в практической деятельности и, будучи отнесенным к объекту X, выступает как свойство. В результате образуется предмет (схема 3). Объект X в структуре предмета приобретает определенность в качестве объекта знания и вместе с тем получается знание X — (А).
Если мы теперь представим, что исследователь, работающий с объектом X, последовательно применяет к нему через некоторые промежутки времени одну и ту же операцию Δi, то возможна такая ситуация, когда он выделяет посредством нее каждый раз новое свойство — сначала (В), потом (С) и, наконец, (Д). Само по себе это не вызывает удивления и не создает никаких проблем. Но если исследователь хочет образовать общее научное знание об объекте X, а это значит — выделить и зафиксировать какой-то устойчивый, повторяющийся инвариант, то здесь ему приходится решать сложные познавательные и методологические проблемы.
Прежде всего он должен знать, что объект, к которому последовательно три раза применялась операция Δi действительно один и тот же (в противном случае не было бы никакой проблемы). Но это значит, что перед приложением операции Δi он должен каким-то образом установить определенность объекта, чтобы иметь право утверждать это.
В одних случаях это достигается благодаря непрерывности практической деятельности, в других — практически-наглядным образом, в-третьих — с помощью специального знания. В последнем варианте обязательно выделяется какой-то признак X — его «место» или пространственное отношение к другим объектам, внешняя «форма» и т. д.
Но во всех случаях исследователь будет иметь дело с уже определенным объектом, и эта определенность будет такой, что даст ему основания утверждать, что это всегда один и тот же объект.
Затем исследователь должен будет встать в рефлексивную позицию по отношению к своему прошлому опыту и проанализировать и переорганизовать полученные знания.
Применяя операцию Δi к объекту X в первый раз, исследователь получил знание Х—> (В).
Применяя эту же операцию во второй раз, он получил знание Х—> (С), из чего, поскольку операция была той же самой, следовало X—> (В), т. е. отрицание связки.
Применяя операцию Δi в третий раз, исследователь получил знание X—> (Д), из чего следовало Х—> (В), Х—> (С).
Для упрощения и большей наглядности последующих рассуждений представим все полученные знания в одной таблице (см. схему 3).
Если теперь попробовать организовать все полученные эмпирические знания о единичных явлениях в одну систему общих знаний, используя существующие логические операторы, то получается три взаимоисключающих знания: X (В) и (С) и (Д), Х—> (В)v(С)v(Д), Х—> (В) и (С) и (Д), каждое из которых в равной мере и справедливо, поскольку оно соответствует эмпирически выявленным фактам, и несправедливо, поскольку оно вступает в противоречие с другими эмпирическими фактами, относящимися к тому же самому объекту.
Противоречие общих высказываний, появляющихся в познавательной ситуации, подобной только что описанной, свидетельствует всегда лишь об одном — у данного исследователя или вообще у человечества нет еще общих форм знаний, соответствующих «природе» рассматриваемого объекта, эти формы нужно искать и конструировать.
Исходя из современного набора категорий и понятий, можно сказать, что «правильное» схватывание и описание явлений, подобных охарактеризованному выше, предполагает введение массы новых специальных понятий, относящихся к категориям события, последовательности, пространства и времени, состояния, интервала, процесса и др., а также использование понятий из неспецифических для данного случая категорий целого-части, количества, величины, интенсивности, отношения, зависимости, связи и т. п. В совокупности и в связи друг с другом эти понятия своим смыслом задают такое изображение объекта, которое объединяет и делает непротиворечивым все приведенные в таблице эмпирические знания. Но чтобы сами эти понятия появились и притом в определенных отношениях и связях друг с другом, предварительно, как показывает логико-генетический анализ, исследователь должен проделать определенную работу и создать помимо самих знаний и понятий еще определенную схему рассматриваемого им объекта. Для этого он как бы «отходит» от самих знаний, становится по отношению к ним в рефлексивную позицию, «отделяет» сам объект от смысла имеющихся у него знаний и ставит вопрос о том, каков объект «на самом деле».
При этом фактически он движется в смысле имеющихся у него знаний и производит схематизацию смысла, но чтобы дать ответ на сам вопрос, чтобы построить модель объекта, нужен еще особый знаковый материал, отличный от того знакового материала, в котором выражены знания. По своей «конфигурации» он должен быть таким и допускать такое оперирование, чтобы можно было описать, исходя из единого основания и объяснить сосуществование всех сменяющих друг друга свойств В, С.… в одном объекте и саму смену их.
В разбираемом нами примере отношения последовательно создаваемых моделей друг к другу и к объекту характеризуются интересными особенностями:
1) объект не может быть выражен в одной модели конструкции и в одной числовой характеристике; он выражается в последовательности сменяющих друг друга моделей и характеристик;
2) каждая последовательно создаваемая модель и каждая числовая характеристика соответствует не части объекта, а объекту в целом, как он существовал в тот момент, когда начиналось измерение;
3) сравнение следующих друг за другом конструкций позволяет выделить «приращение» — то, что отличает последующую от предыдущей; это «приращение» тоже является конструкцией, составленной из тех же самых элементов-эталонов, что и исходные конструкции-модели;
4) каждая последующая конструкция может быть получена из предыдущей путем добавления «приращения»;
5) каждая последующая конструкция-модель включает в себя предыдущие в качестве частей (иначе говоря, предыдущие конструкции входят в последующую), а каждая следующая числовая характеристика снимает в себе предыдущие;
6) несмотря на непрерывную смену моделей и числовых характеристик, объект остается одним и тем же, это — одна линия, один «след», и отношения между моделями, описанные в пп. 4 и 5, выражают это на уровне понятия.
Таким образом, решается задача преодоления указанной выше парадоксальной ситуации. Знания Х—> (В), (С), (Д)…, полученные в разные моменты времени непосредственно на объекте и характеризующие этапы его изменения, относятся к разным моделям объекта. Между моделями конструктивным путем установлены отношения, позволяющие «вкладывать» их друг в друга и таким образом «переводить» отношения сопоставления моделей в структурные отношения внутри одной модели. Благодаря этому объект в каждый момент времени может быть представлен либо последовательной моделью, либо одной моделью и, соответственно, либо последовательностью знаний-характеристик, либо одним знанием.
Первоначально эти знания-характеристики не связаны друг с другом и формально не могут быть связаны. Но так как теперь знания отнесены к соответствующим моделям, а модели связаны друг с другом конструктивно, то и между знаниями устанавливаются связи, организующие их в единую систему и позволяющие переходить от одних к другим.
Сначала это всегда неформальные связи, лежащие к тому же не в плоскости самих знаний. Но они принадлежат данному предмету и данному понятию и играют не менее важную роль, чем формальные связи. Затем во многих случаях связи, установленные в плоскости моделей, как бы «поднимаются» в плоскость самих знаний, там конструируются новые формальные связи и переходы, соответствующие связям между моделями.
Пользуясь изложенной выше логической схемой, можно наметить основные признаки, отличающие друг от друга понятия «изменения» и «развития». Обычно об изменении какого-либо объекта говорят, когда на протяжении некоторого времени фиксируют его как «один» объект и вместе с тем отмечают изменение каких-то свойств. Если затем характеристики состояний объекта организуют и получают инвариантную характеристику изменений свойств объекта, то можно говорить о процессе изменений или просто о процессе. Если смена свойств имела достаточно регулярный характер, то говорили о развитии объекта. Однако такое употребление понятия развития не является специфическим.
Наверное, главное состоит в том, что понятие «развития» появляется тогда, когда человек ставит задачу ассимилировать деятельностью процессы изменения и научиться изменять их в соответствии с целями своей деятельности.
Если практик стремится к достижению своей цели путем одноактного преобразования объекта, и то, что он реально получает, расходится с тем, что он хотел получить, то ему для объяснения этого явления приходится пользоваться понятием «причины» или ввести понятие, аналогичное по функциям понятию причины; это будет понятие «механизма».
Механизм подобно причине предполагает двойной способ анализа. С одной стороны, он должен быть представлен в виде естественного явления, существующего и действующего независимо от человеческой деятельности, а с другой — таким образом, чтобы при этом были учтены возможности воздействия на него со стороны человеческой деятельности, это значит, что механизм должен быть представлен структурно и операционально конструктивно. Любой механизм, как следует из самого способа введения этого понятия, производит процесс изменения объекта. Его действие продолжается на протяжении определенного времени и само может быть представлено в виде процесса. В зависимости от того, как мы представим отношения и связи между процессом и механизмом, мы получим разные схемы. Если эти два процесса превращаются в один и между ними возникают специфические связи и зависимости, поддерживающие единство и целостность того объекта, который получается при онтологической трактовке названных процессов, то мы получаем то, что может быть названо развитием.
Именно поэтому в более глубоких и тонких работах, касающихся понятия развития, фиксируются обычно три признака: а) структурное изменение состояния объекта, б) обусловленность последующего состояния предыдущим и в) наличие внутри объекта механизма, позволяющего говорить об имманентности перехода от предшествующего состояния к последующему.
Для того чтобы зафиксировать структурные изменения объекта, необходимы, как мы уже говорили, специальные модели объектов. Чтобы зафиксировать в теоретическом плане действие механизма развития, нужно установить между последовательными структурными изображениями состояний объекта такие зависимости и связи, которые бы позволили сводить последующие состояния к предыдущим, а затем выводить их из предыдущих на основании этих связей.
Эти признаки понятия развития определяют процедуры выявления эмпирических данных и соотнесения их в схемы. Если, к примеру, оказывается, что не одно какое-то состояние А объекта X вызвало следующее состояние В, а лишь вместе с каким-то дополнительным элементом С, то чтобы говорить о развитии в точном смысле этого слова, надо включить это С в первое состояние объекта и рассматривать развитие как переход АС в В.
Если же подобное представление невозможно, скажем, в силу того, что А и С «производят» В не вместе, не как одно целое, — то С должно быть представлено как условие развития А в В и т. д. Другими словами, три указанные выше признака развития связаны с особым пониманием целостности построенного предмета изучения и выделенного объекта. Поэтому в философии сложилось представление о том, что, говоря о развитии, мы всегда должны подразумевать имманентный процесс.
Однако в этом лишь первая концепция развития. Что касается второй — телеологической, то она получает свое решение в рамках ММК не так, как это фиксировалось в идее преформизма, где цель выступает как конечная причина. Телеологичность при анализе категории «развития» скорее выступает как продолжение христианской идеи (непрерывного творения).
Согласно этой концепции, акт божественного творения является непрерывным, он не только создает мир, но и поддерживает, содержит его в бытии. Наличие телеологического представления о мире не избавляет от вкладов и не может быть представлено чисто естественно. Интересную редакцию получает эта онтологическая идея в рамках схоластической философии, в частности, в учении об «акте» у Фомы. С этой точки зрения, возрождение латинского и греческого языков, а вместе с тем онтологических и категориальных идеалов античности, для понятия «развития» (впрочем, как и для большинства других гуманитарных понятий) явилось «шагом назад». XVII век почти совсем забыл об искусственном компоненте «развития» и вернулся к «телеологии» преформизма, граничащей с каузальностью «прогресса» (в редакции Кондорсе и Лессинга).
Сегодня мы вновь возрождаем христианскую онтологию, передав функции «содержания в бытии» человеку. Другими словами, вторая — телеологическая — концепция развития как в своем практическом, так и в теоретическом оформлении прошла несколько стадий и завершилась в идее программирования. С этой точки зрения, идея программирования точно так же содержит в себе категориальную схему развития.
Совмещая проектную точку зрения (что должно быть) с действенной, можно впервые начать отвечать на вопрос: что нужно делать, чтобы достичь проекта.
Таким образом, схема позволяла как говорить об обоснованном социально целеполагании (это давало базу для идеи «социального действия»), так и обсуждать вопросы движения от достигнутого, т. е. формировать базу будущего программирования, противопоставленного проектированию.
Эта схема представляет собой мыследеятельностную интерпретацию логических схем развития. Процесс изменения, связывающий два состояния некоего объекта (ситуации или систем деятельности), раскладывается на два типа механизмов-процессов: процесса естественного превращения (перетекания элементов А и В) и процесса искусственного преобразования (см. схема 4 (А) и (Б)).
Таким образом мы получаем возможность интерпретировать структуру В как результат работы двух разнотипных механизмов, а А и В как два разных состояния развивающегося объекта, при том, что механизмы трактуются как имманентные некой системе деятельности. При этом А и В получают вторичное определение как «прошлое» и «будущее» состояния ситуации или деятельности; процесс преобразования при этом рассматривается как «ассимилирующий» по отношению к процессу естественных превращений (инерции системы).
Ему придается онтологический prius и схема разделяется не на два, а на три пространства. Подпространство С рассматривается как «настоящее» и может приобретать все необходимые усложнения, связанные с деятельностной интерпретацией.
При этом схема «шага развития» оставалась схемой деятельности. Процессы изменения рассматривались внутри деятельности, и развитие деятельности ставилось в зависимость от рефлексии. При этом возникала «линеализованная» трасса (траектория) развертывания ситуации А в ситуацию В, при которой В трактовалась как цель или проект (схема 5).
Такого рода интерпретация, казалось бы, позволяла сохранять неопределенность «будущего», особенно в том случае, если мы имели дело с более чем одним проектом, т. е, с конкуренцией и столкновением проектов.
Однако при таком рассмотрении центр тяжести смещался в сторону анализа взаимодействия между разными типами проектирования и более широко — разными типами мыследеятельности.
Здесь еще раз проступала принципиальная разница между логикой «сведения» и «выведения». В сведении мы имеем возможность связывать разные образования, если они уже даны, выдумывая необходимый (правдоподобный) механизм. В выведении задача состояла в том, чтобы сконструировать последующее состояние, исходя из предшествующего и возможных механизмов развития. Для того чтобы говорить о «будущем», оказалось необходимым расширить представления о деятельности и выйти за рамки гомогенной трактовки деятельности в контексте процессов воспроизводства.