В страстной борьбе стареющего Ильина с секуляризовано культурой Запада мы не без удивления узнаем тот же императив, который вдохновлял его «антагониста» Льва Толстого на ниспровержение «безнравственной» европейской культуры. И Ильину, и Толстому это ниспровержение было необходимо для того, чтобы любой ценой доказать (не столько другим, сколько самим себе) незыблемость религиозных и нравственных принципов, принятых за основу миропонимания. При этом необходимость столь своеобразного доказательства была обусловлена тем, что указанные принципы для обоих были неочевидны, более того, расходились с убеждениями их молодости, были приняты только для обретения духовного успокоения… Ильин оказался среди тех, кто был обречен увидеть все ужасы бытия и до конца осознать их неизбывность в жизни человека. Но и он не выдержал этого бремени и нашел утешение в проповеди – в проповеди церковного, исторического православия. В этом ограниченность и слабость его поздних творений; и мы окажем плохую услугу выдающемуся русскому философу, если примем на веру его утверждение о том, что все самое главное было сделано им в последние годы жизни, если не разглядим за внешней привлекательностью «проповеди» подлинной глубины и проницательности понимания мира и человека, характерного для истинно главных работ Ильина».