В неспецифической, обычной речи Достоевский выражал к логическому мышлению искреннее уважение. Своему несносному пасынку Павлу он выговаривал за его «нелогичность» (29/1: 366), а в «Дневнике писателя», одобряя статью Н. П. Петерсона, писал: «я редко читал что-нибудь логичнее» <…>. Он уважал рациональную аргументацию критиков, как это видно из многих текстов, избегая при этом пустых спорщиков, но во всех других случаях, предполагая, что у его оппонентов есть свои основания, он не замалчивал их сильные аргументы, что вызывало некоторую неясность по поводу его собственного мнения. Как и другие современные ему русские мыслители, Достоевский вносил в свое философствование интенсивные нравственные искания, но в противоположность многим не отвергал логические проблемы и эпистемологические обоснования философских убеждений.
Критики, считающие Достоевского абсолютным иррационалистом, любят цитировать его откровенную вспышку антирационального чувства в письме 1854 г., написанном в Сибири после освобождения из тюрьмы к Наталье Фонвизиной, одной из декабристских жен, которая еще в 1850 г. подарила ему и его товарищам по несчастью Евангелие. В прочувствованном исповедании своих религиозных исканий он старался передать Фонвизиной всю глубину своей христианской веры такими парадоксальными словами: «Если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной». Хотя подобное утверждение говорит о полном отказе от рациональности в религии, небезынтересно приглядеться ко второй части этого высказывания, на которую часто не обращают внимания: «…и действительно было бы, что истина вне Христа…». Слово «действительно» здесь — просто другой способ сказать, что утверждение верно; оно призвано непререкаемо свидетельствовать об истинности этого утверждения. В этой второй части Достоевский раскрывает себя как рационалист malgré lui: он хочет, чтобы и на самом деле было истинно то, что истина лежит вне Христа, прежде чем сам он выберет Христа — путанное и, несомненно, неосознанное признание рационализма, даже при том, что именно здесь в порыве религиозного чувства он обостряет свою приверженность к вере, жертвуя ради нее рациональным началом. И конечно же, как мы увидим, он совсем не думал, что истина лежит «вне Христа». Таким образом, это утверждение совсем не является безоговорочным отказом от требований логики. <…>
Сколь бы жестоко Достоевский ни осуждал «рационализм» своих философских оппонентов, он отнюдь не уступал им свое право логического рассуждения. Многое из его критики направлено против их претензий на всеобъемлющую, идеальную рациональность, что представлялось ему просто смехотворным. В 1863 г. он писал, что «самые фанатические-то прогрессисты всего больше и претендуют на логику, и претендуют именно в мгновения самого большого проявления их фанатизма тогда, когда уж действительно не до логики». <…>
И, наконец, последний факт в недооценке вклада Достоевского в философию связан с эпизодическим характером его внимания к подобным проблемам. Как человек, всю жизнь кормившийся литературой, часто под гнетом крайней нужды, и занимавшийся журналистикой также с расчетом на доход, он не имел времени для выстраивания философской системы. Поэтому, даже допуская, что в большинстве его произведений есть элемент философии, все-таки неясно, является ли его «философия» чем-то большим, нежели смесью случайных идей, лишенных какого-то объединяющего начала или направления.
