Наиглубочайшее, наиболее обоснованное — и наиболее блистательно изложенное — рассуждение Герцена по вышеупомянутому поводу содержится в томе очерков, озаглавленном «С того берега» и создававшемся Герценом как нерукотворный памятник авторскому разочарованию в европейских революциях 1848 и 1849 годов. Этот великий полемический шедевр — символ веры и политическое завещание Герцена. Тон и содержание книги хорошо представлены характерным (и знаменитым) отрывком, где Герцен восклицает: нельзя превращать целое поколение в своеобразный перегной, удобряющий почву, на коей расцветут весьма далекие потомки — что, кстати, весьма сомнительно. Цель, маячащая в отдаленном «светлом будущем», — обман и ложь. Истинная «цель должна быть ближе, по крайней мере — заработная плата или наслаждение в труде». Цель каждого поколения — оно само; каждый человек есть явление неповторимое; исполнением желаний, удовлетворением нужд порождаются новые нужды и желания, а дальше возникает новый образ жизни. Природа, говорит Герцен (возможно, под воздействием Шиллера), безразлична к человеческим существам и нуждам человеческим, природа равнодушно сокрушает их. Есть ли у истории некий план, либретто? Нет — поскольку, «будь libretto, история потеряет весь интерес, сделается ненужна, скучна, смешна». Расписаний и графиков нет, нет и космических предначертаний, а есть лишь «огонь жизни» — страсть, воля, импровизация; временами дорога существует, а временами — нет; и «где ее нет, там ее сперва проложит гений». <…>
И еще далее: «Мы часто за цель принимаем последовательные фазы одного и того же развития, к которому мы приучились; мы думаем, что цель ребенка совершеннолетие, потому что он делается совершеннолетним, а цель ребенка скорее играть, наслаждаться, быть ребенком. Если смотреть на предел, то цель всего живого — смерть». Это основной герценовский тезис, и политический и общественный; с тех пор он влился в поток русской радикальной мысли, как противоядие преувеличенному утилитаризму, коим противники радикалов столь часто их попрекали. Цель певицы — песня, цель жизни — бытие. Все проходит и минует, но прошедшее способно иногда и вознаградить паломника за все перенесенные страдания. Гете сказал нам: не бывает надежности, не может быть уверенности. Довольствуйся текущим днем, человече… <…>
Герцена ужасают угнетатели, но и освободители ужасают не меньше. Ужасают потому, что, с его точки зрения, эти люди — светские преемники средневековых инквизиторов. <…>
Ненависть Герцена к буржуазии была неистовой, однако Александр Иванович вовсе не желал кровопролитных катаклизмов. Он понимал, что потрясения могут грянуть, и считал их почти неизбежными — и страшился их. <…> Все ничтожное и омерзительное, что существовало в восемнадцатом веке, все, против чего подымались благородные революционеры, стало плотью и кровью жалких обывателей — мещан, дорвавшихся до власти и подмявших остальное человечество. Следует набираться терпения. Просто срубать буржуазные головы, как того хотел Бакунин, означало бы породить новую тиранию и новое рабовладение — ибо мятежное меньшинство примется помыкать большинством; или еще хуже: большинство — монолитное большинство — примется помыкать меньшинством, а править бал начнет, как выразился Джон Стюарт Милль, «сплоченная посредственность» — Герцен считал это определение верным и заслуженным. <…>
Герцен сочинил роман «Кто виноват?» — о типичном любовном треугольнике: «лишний человек», из упоминавшихся мною ранее, увлекается замужней провинциалкой, чей супруг — добродетельный, однако скучный и простодушный идеалист. Роман отнюдь не хорош, сюжета пересказывать незачем, но главная мысль его чрезвычайно характерна для Герцена: положение героев, по сути своей, безвыходно. Сердце влюбленного разбито; замужняя особа заболевает и, быть может, умрет; муж обдумывает самоубийство. Может почудиться, что перед нами угрюмая, извращенно эгоцентрическая карикатура на русский роман. Это не так. Ибо книга основывается на чрезвычайно тонком, точном, а временами очень проницательном описании психологического и эмоционального состояния, к которому неприменимы теории Стендаля, методы Флобера, глубина и нравственная зоркость английской писательницы Джордж Элиот, — потому что здесь их воззрения будут выглядеть слишком литературными, покажутся порождениями навязчивых идей, этических учений, несовместимых с жизненным хаосом. <…>
